Мой театр. По страницам дневника. Книга II - Николай Максимович Цискаридзе

«разрешать». Родственники Марины Тимофеевны растерялись, не верили, что получится добиться ее захоронения на Новодевичьем.

15 июня. Семёнова по-прежнему в морге. У меня вечером «Спящая красавица» в Кремлевском дворце. Мобильный телефон там ловил, только если ты выходишь на сцену, чуть ли не на рампу. Оттуда я и звонил Шувалову до спектакля и между актами. Игорь Иванович мне тоже отзванивал: «Коля, не волнуйся, сделаем». Он поставил всех своих людей на уши. Весь его кабинет, кабинет первого заместителя председателя Правительства РФ, делал бумаги, необходимые для погребения Семёновой на Новодевичьем кладбище. Не Большой театр!

Выяснилось, что на этих бумагах требовалась резолюция В. В. Путина, тогда находившегося в ранге премьер-министра РФ. Он был в какой-то поездке, чуть ли не на Дальнем Востоке.

В Большом театре вывесили объявление, что 17 июня состоится прощание с Семёновой и ее похороны на Троекуровском кладбище. Кто-то в театре мне сказал: «Всё, нельзя больше тянуть! Восьмой день, как Семёнова умерла». Это уже не то, что не по-христиански, это уже просто ни по какому… Ужас.

И вырывают могилу для Марины Тимофеевны на Троекуровском кладбище. По просьбе семьи я должен был стать распорядителем на ее похоронах. Поздно вечером 16 июня раздался звонок, Шувалов: «Коля, пока тишина, но мы еще бьемся».

17 июня рано-рано утром звонок Игоря Ивановича: «Коля, документы с резолюцией получены».

Когда родственники поехали в морг забирать Марину Тимофеевну, они еще не знали, что есть решение по Новодевичьему. Место для захоронения я попросил выбрать Колю Федорова, в прошлом солиста Большого театра, которому можно было довериться. А сам позвонил одному из замов Иксанова, чтобы поставить руководство ГАБТа в известность о случившемся. Услышав в ответ почти завистливо произнесенную фразу: «Как тебе это удалось?» – «Других вопросов нет?» – устало сказал я, уже ничему не удивляясь.

9

Уход Семёновой я переживал очень тяжело. Когда не стало Улановой, я был молод и в чем-то беспечен, а вот когда ушла Марина Тимофеевна, я был уже взрослым человеком и мог ощутить всю тяжесть этой утраты. Считаю, что три женщины в моей жизни самые главные, самые любимые, самые основные: няня, мама и Марина Тимофеевна.

Семёнова была для меня абсолютно всем: бабушкой, второй мамой, самым верным другом, коллегой, педагогом, человеком, с которым я мог говорить обо всем на свете. Когда мы находились вдвоем, я не чувствовал разницы в возрасте вообще никакой. За те годы, которые мы вместе провели, о нас в театре какие слухи только ни ходили. Марина с большим юмором это воспринимала, и мы каждый раз хохотали над такими сплетнями и теми дураками, кто их распускал то ли из зависти, то ли от бессилия и собственной никчемности.

Я уже рассказывал, что часто на гастролях у нас с Семёновой была общая дверь между номерами, и она не закрывалась на ключ обычно. Марина мне могла в любой момент в стену постучать, если что.

Однажды слышу – стучит. Захожу к ней – она сидит в кимоно с распущенными волосами, я не удержался: «Ой, Пиковая дама!» Это задолго до постановки «Пиковой дамы» Р. Пети происходило. А у нее на столе всегда пасьянс был разложен, ее это очень развлекало. И сидит она, как старая Графиня, за этим пасьянсом, величественная, роскошная, хоть и не прибранная совсем.

Как-то утром зашла ко мне в номер, я ахнул: «Марина Тимофеевна, ну что вы сделали? У вас на блузке ни одной пуговицы!» Она вечером, видимо, пуговицы пока расстегивала, от нетерпения их просто оторвала. Утром, обнаружив непорядок, недолго думая блузку брошкой заколола, чтобы та не распахивалась. Я говорю: «Снимайте, я вам сейчас пришью пуговицы». Она нехотя опустилась на стул. Сидит, наблюдая без всякого одобрения, как я с ее пуговицами вожусь, начинает ворчать: «Пришивай быстрее, я кушать хочу!» Я ей, как малому ребенку: «Сидите! Не надо было обрывать!» Она вдруг на полном серьезе: «А что, колготки тоже зашьешь?» – «А с колготками-то что случилось?» Она юбку приподняла, а там дырки! «Господи, что ж вы в них делали? Как будто…» – «Как тебе не стыдно, мальчик, какой ты невоспитанный!» – хихикнула она, оживившись. «Такие дырки как можно было сделать?» – «Ногтем зацепила». – «Пойдемте, купим новые». Марина: «Зачем? Так даже лучше, продувает, щиколотка же нормальная, никто не видит». И мы, не сговариваясь, залились смехом…

10

Гроб Семёновой из театра выносили премьеры. Приехали на Новодевичье. Вижу, молодые артисты венки несут и среди них… Родькин, которому вечером выходить в Голубой птице!

Стоим ждем. Весь наш «семёновский полк» в сборе, лица зареванные. Все в черном. И вдруг Зиброва говорит: «Слушайте, сейчас Марина бы нас увидела – убила бы, сказала: „Что вы, дуры – девки, все в черное оделись, как будто на похоронах?!“» Семёнова черный цвет ненавидела. Нас словно прорвало, мы сквозь слезы рассмеялись. Конечно, Марина именно так бы и сказала…

Подошла дочь Семёновой – Е. В. Аксёнова, приобняла меня: «Коля, спасибо, я вообще не верила, что ты сможешь это сделать».

На выходе с кладбища Янин, шедший рядом, вдруг мне и говорит: «Надо же, Колька, как Марина тебя просчитала!» Я оторопел: «В смысле?» – «Она поняла, что мальчик ты – бедный, одинокий, она вложилась в тебя – и посмотри, сколько ты сделал для нее». «Ген, а тебе не кажется, что она видела во мне что-то другое?» – не зная, как реагировать на такую фразу, пробормотал я. «Ой, Коль, – тяжело и уже совсем не притворно вздохнул Янин, – кто сейчас для кого просто так что-то делает?!» От его откровенного цинизма у меня дыхание перехватило. Как ему такое в голову могло прийти!

Но, к счастью, среди участников этой печальной истории были и совсем другие люди. 17 июня я всегда пишу SMS-сообщение Шувалову с благодарностью за Семёнову, сколько бы лет ни прошло…

Вечером, перед началом «Спящей красавицы» в Кремлевском дворце, я вышел к зрителям и сказал слова о Семёновой. И все 6000 зрителей встали на минуту молчания. Если бы мне не пришло в голову это сделать, ни один человек в театре о том бы не позаботился. Родькин в Голубой птице выглядел очень хорошо, достойно.

Как я сам танцевал в тот день, честно говоря, не помню. Были у меня ноги, не было у меня ног? Но зритель принимал спектакль по-особенному, тепло.

Поздно вечером в тот день мне позвонила Т. А. Тарасова, которая тоже пришла на Новодевичье. С Семёновой многие годы дружила не только она, но