Периферийные устройства - Уильям Гибсон

Тут Тлен заговорила на птичьем языке, и он ее понял.

– Не надо, – в ужасе произнес Недертон, но изо рта у него вырвалось чириканье, пронзительное и тревожное.

Тут он сообразил, что значит «пропуск»: его подключили на один-единственный раз к шифру, которым общаются между собой Оссиан и Тлен, настолько надежному, что даже Лоубир и ее всесильные тетушки едва ли сумеют проникнуть в смысл сказанного. И Тлен продолжила говорить.

Что Лоубир (птичий щебет перешел в резкое гортанное цоканье; Недертон изо всех сил старался не отвлекаться на звучание) очень заинтересовалась континуумами и связанным с ними кругом. Среди тех, кто увлекается ими дольше Льва, есть любители экспериментировать над множественными мирами; эти люди проверяли срезы на прочность вплоть до полной гибели населения. В частности, некий берлинец, известный сообществу под ником «Веспасиан», славился особым садизмом: он разжигал среди подопечных нескончаемые бессмысленные войны ради новых типов вооружения, которые при этом возникали. Оружие, как правило, было неприменимо вне породивших его экзотических сценариев, но цель Веспасиана и не была практической, скорее азарт коллекционера, род фетишистской страсти.

Лоубир, рассказывала Тлен, получила от Веспасиана чертежи и спецификацию того, чем учится сейчас управлять Коннер Пенске. Недертон глянул на перифераль: та смотрела на шевелящиеся губы Тлен, будто и впрямь что-то понимает.

– А что это? – спросил Недертон и вместо своего вопроса услышал протяжное завывание из одних гласных.

Неизвестно, ответила Тлен на том же певучем языке, но, учитывая фетишизм Веспасиана и то, в каком восторге остался Коннер от первого урока, это наверняка какое-то оружие, быстро и тайно изготовленное Лоубир, у которой явно есть для этого возможности.

Но зачем, спросил Недертон (слыша, как его напевная речь плавно перетекает во что-то германское), Тлен ему все это сообщает? Он наделся, что мутантный диалект нижненемецкого передаст не только смысл, но и чувство: что услышанное еще сильнее разбередило его тревоги, а от одного вида ювелирного паучка у себя на руке хочется взвыть.

Потому что, сказала Тлен (сейчас ее речь утратила всякое сходство не только с человеческой, но и с птичьей), Лоубир сама практически в одночасье заделалась континуумисткой. И потому что она, Тлен, осуществляя стратегию Лоубир в срезе Льва, видит: инспектор затеяла куда более долговременную игру, чем оправдано ее целями. И еще (тут глаза Тлен сузились до одного зрачка в каждом), потому что Веспасиан, передав Лоубир планы, непонятно зачем уехал в Роттердам и там скоропостижно умер в пятницу якобы своей смертью, чему Лоубир как-то подозрительно не удивилась.

И все это произошло после их знакомства с Лоубир, то есть за какую-ту неделю. А сейчас, сказала Тлен, время действия пропуска истекает. В дальнейшем она просит Недертона не упоминать услышанное ни прямо, ни косвенно. И еще она добавила, что завела этот разговор, поскольку опасается за себя, за него и Льва, а также за Флинн и ее близких, которых считает ни в чем не повинными попутчиками.

Недертон (который только сейчас наконец освоился с тем, что не понимает собственных звучащих слов) полюбопытствовал, чего она надеется этим достичь?

Из ответа следовало, что Тлен сама не знает, но чувствовала себя обязанной поделиться. А возможности Лоубир выведывать, кто что сказал, через клептархических тетушек оценке не поддаются. На этом паучок соскочил с его руки и побежал к Тлен.

Потом все трое долго сидели молча. Недертон под столом взял перифераль за руку. Он думал, от каких таких естественных причин скоропостижно умирают в Роттердаме континуумофилы-садисты и как бы случайно не спросить об этом Лоубир. А если она слышала их разговор на тарабарском языке, то, интересно, какие сделала выводы?

89. Стробоскопическая вспышка

Для поездки Гриф велел ей надеть бронекуртку из той же волшебной сахарной ваты. Бертон тоже был в броне, и это его чуть не убило – то, как подкладка мгновенно твердеет от энергии пули. Выпущенная в асфальт под ногами у Бертона человеком, который, вероятно, был уже мертв, когда его палец нажал на спуск, она срикошетила, попала в рукав бронекуртки над левым запястьем Бертона, разлетелась на куски – что-то тоже связанное с физикой сахарной ваты, – и один осколок, отскочив ему в правое бедро, задел артерию.

Все происходило как будто одновременно – позже Томми сказал, так и бывает в перестрелках, когда в них участвуешь. Флинн шла чуть позади Бертона, слева, Кловис справа от нее. Потом Флинн вспомнила, что почувствовала, когда Кловис приняла боевую стойку. Они собирались сесть в машину Томми и поехать к маме – уговорить, чтобы та разрешила ее увезти. Гриф так и не упомянул загадочный тусняк, и Флинн думала еще подождать, а потом спросить снова. Говорил он главным образом про их маму, которая и слышать не хотела о переезде в Виргинию, где, сказал Гриф, у него есть «надежный дом». Литония согласилась поехать с мамой, но та, при всем хорошем отношении к Литонии, отказалась наотрез. Потом за ними заехал Томми. Флинн радовалась, что увидит маму, хотя и не верила в успех уговоров. И еще радовалась, что будет всю дорогу сидеть рядом с Томми, если только туда не придется посадить Карлоса с «булкой» на коленях.

Снаружи было тихо, несмотря на сорок семь протестующих, которых насчитали дроны, по другую сторону здания, через улицу от парковки. Однако Бертон, видимо, держал томагавк головкой в кулаке, рукояткой вдоль тела вверх, с внутренней стороны руки, потому что, когда заметил человека в спрут-костюме – Флинн не знала, что уж того выдало, – сорвал и отбросил кайдекс. Чехол со стуком упал там, где Флинн столько раз пристегивала велик. Бертон дал томагавку скользнуть вниз, поймал конец рукоятки и рубанул по все еще невидимой голове человека в спрут-костюме. Звук – будто раскололась недоспелая тыква – был последним, который слышала Флинн, потому что в следующий миг она оглохла от выстрелов.

В памяти остались как будто отдельные гифки. Кловис оттолкнула ее – с такой силой, что было даже больно. Медсумка у Кловис на животе распахнулась, как раковина. Внутри – толстый пластмассовый пистолет такого же защитного цвета. Клип первый: Кловис двумя руками держит пистолет на уровне глаз и строчит без остановки, лицо спокойно-сосредоточенное, будто она ведет машину и внимательно следит за дорогой. Еще клип: гильзы из винтовки Карлоса, невесомые, в воздухе, будто их выхватило стробоскопической вспышкой, но одна ударила Флинн в тыльную сторону ладони и обожгла ее. Еще: то, что происходит со спрут-костюмами, когда в них попадает пуля, краденая окраска вспыхивает, выцветает и видно, как падает подстреленный человек. А потом Бертон на земле, глаза открытые, невидящие, из бедра толчками бьет кровь.

В ушах звенело так, что Флинн думала, это навсегда. Томми поддерживал ее сзади, Кловис, убрав перезаряженный пистолет, что-то выдергивала из глубины сумки. Синие латексные перчатки, безовские. Белый пластиковый крюк. Опустилась на корточки рядом с Бертоном, крюком разрезала пропитанные кровью камуфляжные штаны, обнажила бедро. Вдавила ярко-синий указательный палец в рану, нахмурилась, чуть шевельнула им внутри. Кровь перестала бить. Кловис подняла голову и потребовала:

– Центр Уолтера Рида. Срочно, мать вашу!

90. Показатель предосторожности

Эмблема Рейни появилась, когда Недертон мылся в душе рядом с хозяйской каютой гобивагена.

– Алло, – сказал он, не открывая глаз, чтобы в них не попал шампунь.

– Ты по-прежнему не знаешь, на кого в самом деле работаешь? – спросила Рейни.

– Я безработный.

– А я – да. Более или менее.

– Что «да»?

– Знаю, на кого ты работаешь.

– О чем ты?

– О знакомом тебе лице.

– Ты про Льва?

– Нет. Про лицо, с которым я тебя видела.

– Я на нее не работаю.

– Но делаешь, что она велит.

– Да, наверное, – ответил он. – По очевидным причинам.

– Наверное, я бы так же себя вела в твоем положении.

– В каком именно положении?

– Не знаю и знать не хочу. Я попыталась осторожно навести справки. Все, кого я о ней спрашивала, со мной раззнакомились. Задним числом. Никогда не были знакомы. Некоторые даже не поленились вычистить меня с общих фотографий. Как показатель предосторожности вполне красноречиво.

– Я не могу это сейчас обсуждать в такой форме.

– И не надо. Я звоню сказать, что подала заявление об уходе.

– Из нынешней версии проекта?

– Из министерства. Буду искать работу в частном секторе.

– Серьезно?

– Чем бы ты ни занимался, Уилф, знать об этом не полезно. Так что я предпочитаю и дальше оставаться в неведении.

– Тогда зачем звонить?

– Затем, что ты мне по-прежнему не до конца, нафиг, безразличен. Сейчас мне пора бежать. Что бы это ни было, попробуй развязаться. Пока.

Ее эмблема исчезла.