Написать президента - Лев Горький

сторону, потом обратно.

— Что происходит? — спросила Бакова, голос которой дрожал от любопытства, а глаза сверкали. — Я, кстати, должна кое-что тебе отдать, я же знала, что ты сюда припрешься.

— Потом. Не могу сказать, но все серьезно… — Я посмотрел на нее, пытаясь разобраться, насколько она пьяна — вроде норм, соображает. — У тебя есть аптечка? И с кем ты живешь?

Мой номер был одиночным, а вот Иркин — на двоих.

— Новая девочка какая-то. — Она махнула рукой. — Да что с тобой произошло?

— Так выглядит настоящая литературная критика. — Я встал и сбросил плащ. — Напишешь неформат, о котором все ноют и мечтают, а в ответ такое… Пойдем в ванную.

Разглядев хорошенько мой побитый морд, Бакова ахнула и прижала руки ко рту, лицо ее побледнело.

— Бооооожеее, — прошептала она. — У меня там только перекись, ну и анальгин, и все… Тебе надо к врачу! Прямо срочно!

— Не могу. — Я помотал головой. — Давай таблетку и смажь меня везде, где можно… Только аккуратно, меня повредили в разных местах.

Ирка смотрела на меня потрясенно, зрачки плавали туда-сюда.

— Быстро! — рявкнул я волшебное слово, и она задвигалась.

Поначалу она боялась прикоснуться к синякам и крови, но затем дело пошло веселее. Я спросил про Петьку, и Бакова сказала, что хотела взять его с собой, но он как узнал, кто будет, весь исплевался и заявил, что с этими «уродами из боллитры даже срать рядом не сядет».

— Боже… боже… — продолжала шептать Ирка, обрабатывая синяки на торсе и спине, но голос ее звучал спокойнее. — Но как так? Что случилось? Надо к оргам! Вызвать полицию! Как так?

— Нельзя. Ни то, ни другое, — ответил я через стиснутые зубы.

Если сдать меня оргам, то те сами меня сдадут тем, кто меня ловит, да еще в подарочную упаковку завернут и бантиком украсят, чтобы сделать приятное Алине Леонидовне и Денису Игоревичу. Если пойти, скажем, к администрации пансионата, та наверняка вызовет стражей закона и меня отсюда вывезут, да и помощь врачебную окажут.

Но в этом случае я не смогу закончить мемуары и сдать текст вовремя.

— Позвони Петьке, — сказал я. — Вот его бы помощь мне пригодилась.

— Со связью очень хреново, — пожаловалась Бакова, но телефон все же вытащила. — Вот! Смотри! Опять сети нет! Клево все!

Ну да, всем хороша «Лесная сказка», но вот сотовая связь тут на уровне прошлого века. Может быть, коварные владельцы пансионата, которые чуть ли не ФСБ, глушат ее специально, кто знает.

В дверь номера постучали, и мы замерли, прижавшись друг к другу, точно двое пойманных за курением школьников.

— Эй, Ирка! От-открывай! Эт мы! — донесся из коридора смутно знакомый голос, хозяин которого пришел явно в обнимку с зеленым змием.

— Бухать будем! — добавил густой бас, который я точно слышал впервые.

— Гадство, я обещала. Сейчас! — Она выскочила из ванной, а я принялся, морщась и постанывая, натягивать майку.

Вернулась Ирка через минуту, в глазах ее была паника.

— Я обещала их в гости! Не могу не пустить! Попросила время, чтобы одеться! — затараторила она.

И что делать?

— Я запрусь тут, — буркнул я.

— Неет! А вдруг кто блевать захочет? Может, ты с нами посидишь?

Тут уж я замотал головой, обозначая то же самое «нееет».

Стоит критикам, литераторам и поэтам увидеть меня в таком виде, они тут же примутся молоть языком, поскольку совершенно не умеют держать этот самый язык за зубами, а уж человеческий язык, вымоченный в алкоголе, в принципе не способен находиться в состоянии покоя.

— Давай под кровать? — предложила Бакова. — Там есть место, я видела. Заколку поднимала.

— Давай, — ответил я. — Плащ мой спрячь только.

Анальгин действовал, боль ослабела, но при каждом движении меня все равно кололо и резало в дюжине мест. Конечности слушались с трудом, и двигался я неуклюже, словно марионетка в руках неумелого, да еще и поддавшего как следует кукольника.

— Сейчас, открываю! — вопила Бакова, натягивая на себя свитер, настойчиво-бухие литераторы били в дверь, судя по звуку, собственными головами, а я втискивался в узкое и пыльное пространство под койкой. — Что вы какие? Пять минут подождать не можете! Борментаааль, терпи!

Брюхо мое застряло, и зацепилось, и не пожелало втискиваться дальше.

— Давай, заходите, — сказала Ирка. — Это что? Ликер? Виноград? Класс!

Я дернулся изо всех сил, и убрал ноги под кровать за секунду до того, как в номер ворвалась настоящая толпа. Мимо меня протопали черные туфли, потом кроссовки, белые под слоем грязи, дамские туфельки цвета вечернего неба, обладательница которых спотыкалась на каждом шагу.

— Наливааай! — заорал голос, принадлежавший писателю, издателю и критику, в общем, литератору на все руки по фамилии Борменталь, и тяжелая туша бухнулась на кровать, та прогнулась и съездила мне прямо по физиономии, по сломанному носу.

— Ыыы, — не удержался я.

— Ты слышал, кто-то застонал? — спросил незнакомый бас.

— Это я! — торопливо вмешалась Ирка. — Так выпить хочется, что сил нет! Открывай!

Я повернул голову вбок, отодвинулся дальше, к стенке, где меня не могли расплющить. От этого движения голова закружилась, показалось, что я падаю в глубину, тону в недрах черного океана, и он вот-вот поглотит меня без остатка. Но я мертвой хваткой вцепился в меркнущее сознание, которое таяло, словно кусочек масла на горячей сковороде.

Никогда не страдал клаустрофобией, но тут она явила себя во всей красе…

Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня, морскою травою обвита была голова моя. До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня!

В следующий момент я был слаб, как младенец, весь в поту, я трясся, но соображал. Кровать надо мной колыхалась, на ней то ли плясали, то ли устраивали групповуху, с полдюжины голосов не говорили, орали, даже до меня доходили запахи дешевого ликера со всей таблицей Менделеева внутри, давленых виноградин и разгоряченных тел.

Я ухитрился немного повернуться и вытащил из-за пазухи нетбук.

Не имеет значения, где я, в каком я состоянии, что за шабаш неистовствует вокруг. Важно лишь то, что я должен работать, что у меня немногим больше суток до дедлайна.

Я не помнил, обозначено ли было время в договоре, но точно знал, что срок — завтра.

В голову назойливо лез «Навуходоносор», дописанный, но в каком-то смысле не законченный. Я отодвигал его, возвращался к мемуарам, к самым скучным главам, где все у Бориса Борисовича было хорошо, и ничего особенного не происходило, кроме тиранства и угнетательства, то есть банального управления страной.

Сначала было неудобно, мешали вопли, недостаток места, гул в поколоченной башке. Буквы на крошечном