Написать президента - Лев Горький

уже не так крепко. Все шло не так, как они хотели, я реагировал не так, как нужно, они не понимали, что со мной происходит, и это их пугало.

— Тебя перестанут издавать! Ни одной твоей книги не выйдет! — визжала Шапоклякович, красивое лицо ее исказилось, даже из безупречной прически начали выбиваться пряди.

Еще одна чудовищная угроза — для того, кто не в курсе существования сетевых платформ вроде Автор. Забей и ЛитЕсть.

— И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим! — выкрикивал я слова пророчества, и от них, мне казалось, сотрясались стены; Злобенко не удержался, приоткрыл дверь и всунул башку, и взирал на меня с открытым ртом. — Там угнездится летучий змей, будет класть яйца и выводить детей, и собирать их под тень свою! И знаете, что все это значит? — Я сделал паузу. — Идите в задницу!

Минуту мы с Шапоклякович смотрели друг другу прямо в глаза, потом она отвела взгляд.

— Равиль, забери ноут, — проговорила она так же уверенно, как раньше, но все в комнате, и она, и я, и прочие знали, что она проиграла в этой стычке. — Найдем спеца, он его обшарит. Файл наверняка спрятан, зашифрован! Денис, твои парни здесь?

Тельцов кивнул.

— Пусть они его… размягчат немного. — Шапоклякович улыбнулась. — Да, и ты… — Повернувшись, она поманила Злобенко. — …тоже примешь участие.

— Но я не… — начал он, и глазки поверх лесорубной бороды забегали туда-сюда.

— Нет-нет-нет, коготок увяз — всей птичке пропасть. — Она повернулась ко мне. — Сейчас ты узнаешь, что мы можем сделать с тобой, если ты не отдашь нам мемуары! Боль! Очень много боли!

И придавит он тебя, как давит колесница, нагруженная снопами — и у проворного не станет силы бежать, и крепкий не удержит крепости своей, и храбрый не спасет своей жизни, ни стреляющий из лука не устоит, ни скороход не убежит, ни сидящий на коне не спасет своей жизни! Ибо День Гнева Моего настал, и рука Моя простерта — так говорит Господь!

Это я не произнес, но понял — очень хорошо.

***

Декорации не сменились, а вот действующие лица были новые.

— Здорово, гад, — поприветствовал меня Паша, друг его Артем мрачно улыбнулся и погладил родинку на виске.

Эти двое помнили взбучку, полученную ими от Вики, и злоба из них только что не выплескивалась, прорывалась в визгливых интонациях, дерганых движениях. Злобенко же выглядел неуверенно; да, он меня не любил всегда, но точно так же он относился ко всем, поскольку любил только себя, разве что скрывал эти чувства по отношению к полезным людям… но идея бить меня по-настоящему его не радовала.

Это же не в Интернете вызывающие постики писать, тут любимые ручки придется запачкать.

— Трое на одного, — сказал я. — Храбрецы.

Удивительно, но я снова не испытывал страха.

Нельзя сказать, что у меня имелся большой опыт драк, да и опыт этот сводился большей частью к тому, что я получал по морде. Я боялся боли, как любой нормальный человек, и понимал, что мне сейчас будут эту боль причинять, но внутри горело нечто более сильное, чем страх… Чувство долга? Осознание собственной правоты? Понимание того, что они боятся меня тоже?

Как сказал Всевышний Иеремии — и сделаю тебя для этого народа крепкою медною стеною; они будут ратовать против тебя, но не одолеют тебя, ибо я с тобою, чтобы спасать и избавлять тебя, и спасу тебя от руки злых, и избавлю тебя от руки притеснителей.

Я не понял, кто нанес мне первый удар, Паша или Артем, но целью стало солнечное сплетение. Перед глазами засверкали вспышки, дыхание катапультировалось из груди, пол ударил в колени, я зашатался, ловя равновесие и жадно хватая ртом затвердевший воздух.

Болью взорвалось лицо, в носу хрустнуло, соленое и горячее побежало по губам.

— Э, а ты чего сачкуешь? Давай, бей! — рявкнул один из моих мучителей, и я нашел силы улыбнуться.

— А вы без меня никак? — без обычной наглости и апломба поинтересовался Злобенко.

— Давай, бей, козел! Зассал?!

Да, собери трех литераторов, и они непременно отыщут повод для спора.

Кулак не столько ударил, сколько ткнул меня в висок, я открыл глаза и уставился в растерянную физиономию Злобенко.

— Точно зассал, — сказал я ему. — Хотя чего? Бить беззащитного — как раз для тебя! Давай!

Мне прилетело сразу с двух сторон, и я потерялся во времени и пространстве.

В голове загудело, вспыхнуло, и я увидел громадное облако, полное клубящегося огня. Оно разошлось, точно занавес, и обнажилась пылающая сердцевина, и в ней четыре монстра с крыльями, с телами вроде человеческих, но из сверкающего металла, и со страшными птичьими головами, украшенными клювами, рогами и настоящей львиной гривой цвета пламени.

Крылья были сдвоенными, как у стрекоз, а многочисленные глаза на голове, теле, крыльях пылали багровым, злым сиянием. Переступали ноги с копытами, и каждое существо вроде бы оставалось на месте, и в то же время двигалось с невероятной скоростью; они словно шагали в разных направлениях, но не удалялись друг от друга. И произносили рты их, и все тела их, все члены их нечто вроде крика чаек, беспрерывное «галгал-галгал-галгал».

Смотреть на это было больно и дико.

По счастью, видение почти тут же выпустило меня, я обнаружил, что лежу на полу и меня пинают.

— Получи! Получи, гад! — рычал кто-то далеко вверху.

Ботинок врезался мне в бок, и ребра затрещали.

— Так, что тут? — Новый голос принадлежал Тельцову. — Хватит, хе! Поднимите его!

Сильные руки подхватили меня, перевели в вертикальное положение, и голова буквально взорвалась от боли.

— Ничего не хочешь мне сказать? — спросила усатая рожа Тельцова, выплывая из багрового тумана.

— Хочу… — Я облизал разбитые губы.

Выпуклые глаза его вспыхнули злобной надеждой.

— Ну? — выдохнул он.

— Ты — жирный, самодовольный, бездарный мудак! И еще графоман.

Тельцов отшатнулся, словно получил полновесную, полнометражную пощечину.

— Добавить ему? — спросил кто-то из тельчат.

— Нет, пока хватит. Оставьте его.

Чужие руки разжались, и я упал на пол, словно груда мокрого окровавленного тряпья.

— Можно я пойду? Можно? Можно? Тут без меня обойдутся! — зачастил Злобенко.

— Один пост в сети, хе, и ты будешь на его месте, — сказал Тельцов. — Понял?

Последовало согласное бормотание, щелчок закрывшейся двери, и я остался один.

Башка трещала, ломило висок, жаловалась на жизнь левая бровь, саднили губы, дергало ребра и позвоночник, нытьем и колотьем давали знать о себе те места на спине, куда пришлись пинки. Я копошился, пытаясь встать, словно побывавший в детских руках паук, медленно