Ледяной лес - Чиын Ха

Я не ответил, медленно погружаясь в воспоминания. Впервые за десять лет мне захотелось ответить честно: стоило открыться хотя бы одной душе.

– К сожалению, нет. Все это время я отказывался что-либо рассказывать не потому, что мне было больно вспоминать. Дело в том, что я не знаю, куда исчез Баэль.

Теперь удивился Крейзер. Я опустил глаза на ковер и принялся крайне внимательно изучать узоры на нем, лишь бы не встречаться взглядом с другом.

Бабель Форон тяжело вздохнул. Я вдруг почувствовал себя виноватым.

– Все ясно. Он сбежал и порвал все прежние связи, как и струны на Авроре.

Поймав мой недоуменный взгляд, историк многозначительно улыбнулся:

– Я тоже присутствовал на том концерте.

– Не может быть!

– Тем не менее это правда. Я стал расспрашивать других в надежде, что они заметили что-то ускользнувшее от моего взгляда. Но так и не выяснил, отличались ли их воспоминания от моих.

Сердце вдруг застучало быстрее, когда я тихо спросил:

– А что вы чувствовали во время концерта?

– Меня переполняла радость…

Бабель Форон вежливо отказался от чая и, еще раз извинившись, поспешил уйти. Мы с Крейзером молча наблюдали через окно, как он скрылся за воротами дома. Разговор с Бабелем всколыхнул во мне давно забытые воспоминания. С последнего концерта Баэля минуло всего десять лет, но сейчас мне казалось, что прошла целая вечность.

– Как работа? – первым нарушил тишину Крейзер.

– Все хорошо. Получил заказ от Аллена, переписываю его новую сонату.

– Хюберт превзошел даже своего учителя, Пола Крюго. И что, Аллен доверяет такому шарлатану, как ты?

– Разумеется. В отличие от некоторых, он не посвящает каждую свободную минуту поискам компромата на мою семью, а действительно пытается меня чем-то занять.

Капитан громко рассмеялся, а затем вдруг его лицо стало серьезным.

– За десять лет ты так ни разу и не объяснил, почему решил стать переписчиком.

– У меня много денег, уйма времени и нет другой постоянной работы.

Крейзер нахмурился, словно ему пришелся не по душе мой ответ, но вскоре его губы вновь изогнулись в улыбке. Он мягко похлопал меня по плечу.

– Дай бог, чтобы бедняга разобрал на сцене твои каракули и не испортил важный концерт. Ты в курсе, что пишешь как курица лапой?

– В курсе. Но Хюберт пишет еще хуже. Иногда даже он сам не может разобрать свой почерк.

Надеюсь, что в этот момент у самого известного пианиста Эдена не начали гореть уши.

Вскоре Крейзер ушел, и я вернулся к себе. Комната отчего-то показалась мне слишком пустой и безжизненной. Я направился к столу, но передумал и подошел к фортепиано. Голос инструмента стал более тихим, словно он злился на своего хозяина, уделяющего ему всего полчаса в день. Я открыл крышку, сказав себе, что нужно обязательно вызвать настройщика.

Сев за фортепиано, я, как обычно, провел пальцами по клавишам – старая привычка, от которой, наверное, мне никогда не избавиться. В голове вдруг возник образ молодого человека, выводящего смычком мелодию. На глазах моментально навернулись слезы, и, крепко зажмурившись, я попытался очистить сознание. Затем достал рукопись, неизменно лежавшую под рукой, и поставил на фортепиано. Сказать по правде, в этом не было нужды: я прекрасно помнил каждую ноту, и теперь эти страницы вызывали лишь легкую печаль.

Медленно закружилась мелодия и, как всякий раз, взметнула за собой вихрь забытых эмоций. Иногда мне казалось, что душа покинула тело, чтобы вобрать в себя звуки чарующей музыки.

Очень скоро мои пальцы замерли на клавишах. Тяжело дыша, я убрал рукопись и закрыл крышку. Я играл эту сонату практически каждый день. Она пробуждала во мне далекие, нечеткие воспоминания. Но рядом не было того, кто крепко сжимал бы свою скрипку.

Осознание того, что его больше никогда не будет рядом, пришло так резко, что я покачнулся на стуле и чуть не упал, но успел схватиться за фортепиано.

Через несколько дней ко мне зашел Хюберт, чтобы забрать готовую рукопись. Он, как и Крейзер, наградил меня парой шуточек по поводу моего почерка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Получше, чем у тебя, – в ответ рассмеялся я.

Время продолжало свой бег. В один из вечеров, когда я сидел за работой, в комнату вошел слуга и объявил, что ко мне снова пожаловал посетитель. Я ощутил дежавю и, не поднимая глаз, поинтересовался:

– Неужто в этот раз сам король Анакса?

– Нет, почтальон.

– И что же ему нужно?

– Предлагаю вам самому спросить у него.

Ответ слуги сильно удивил меня, потому что раньше он никогда не отвечал такими загадками. Заинтригованный, я попросил пригласить гостя.

Через несколько мгновений в комнату вошел почтальон и сразу же сказал:

– Вы позвали меня в дом, но не знаю, чем могу быть полезен. Разве что лично вручить письмо, которое пришло на ваше имя.

Я хотел было возразить, но мое внимание привлекла его последняя фраза.

– Мне пришло письмо?

– Да. На конверте нет ни имени отправителя, ни обратного адреса, но, судя по почтовому штампу, оно откуда-то из-за границы.

Взяв конверт в руки, я стал внимательно его рассматривать. На бумаге значились лишь мое имя и адрес. Ничего больше.

Почтальон неловко переминался с ноги на ногу, будто не зная, уходить или остаться. Я тут же поспешил извиниться:

– Спасибо, что передали письмо, и прошу прощения, что так получилось. Видимо, слуга что-то напутал.

Почтальон кивнул и поспешил к выходу.

Надломив сургуч, я открыл конверт. Внутри лежал нотный лист. Пробежав глазами по первым строчкам, я вдруг резко сорвался с места и бросился за почтальоном.

– Подождите минуточку!

Я нагнал его у самых ворот и выпалил, не обращая внимания на раздражение в глазах почтальона:

– В какой стране ставят такой штамп?

Крейзер хотел взять пару отгулов и поехать со мной, но я отказался. Баэль не обрадуется моему визиту, а если я навещу его в компании Крузе, то, глядишь, и вовсе не пустит на порог. Я радостно улыбнулся, почувствовав, будто вернулся в старые времена, когда мой мир вращался вокруг Антонио.

Он действительно перебрался в другую страну. Так я узнал, что, помимо Эдена, существуют и другие города-автономии, где король Анакса не имеет власти. Но место, где сейчас жил Баэль, находилось очень далеко, где-то за морем.

Я бывал на побережье когда-то давно, еще в детстве, поэтому с нетерпением жаждал вновь уведеть безграничную синюю гладь. Правда, мои впечатления от второй встречи слегка омрачились: постоянная качка мешала насладиться поездкой. Но море не утратило своей прелести, наоборот, наблюдая за размеренными движениями волн, я наконец-то понял, почему наши предки сравнивали Эден с морем. Находясь далеко от дома, я впервые захотел снова вернуться в свою тихую гавань. В отличие от искателей приключений, которые с восторгом отправлялись в путешествия по новым землям, я чувствовал себя бедуином, вынужденным скитаться среди песков в поисках воды и еды. Сердце заполнила беспросветная тоска, я начал жалеть, что отважился на эту поездку. Не было никакой уверенности, что я смогу найти его. Все, что у меня было, – это название города.

Чтобы успокоить мятущиеся мысли, я вытащил из кармана партитуру, которую уже давно зачитал до дыр. Сверху плыли строчки нот, выведенные твердой рукой, а снизу – вязь ровных букв.

Кое, моему дорогому, любимому другу.

В очередной раз мое сердце разбилось на сотни мельчайших осколков, стоило лишь прочесть начало этого письма.

Я живу в маленькой деревушке, названия которой ты, наверное, никогда не слышал. С одной стороны от нас лежит шумный Анакс, с другой – молчаливые горные вершины. Я обучаю местных ребятишек музыке, хотя многие из них не владеют даже обычной грамотой, не то что нотной. Здесь никто не знает, кто я такой, считают бездельником, который вместо работы сочиняет музыку и разучивает детские песенки. Но многие отдают мне на обучение своих детей, потому что я ничего не прошу за свою работу, да и к музыке здесь относятся неплохо. Мне кажется, я даже могу представить твое удивление, когда ты будешь читать эти строчки. Но не подумай, я действительно тот Антонио Баэль, которого ты так хорошо знаешь. Ты не поверишь, Коя, я счастлив. Я действительно счастлив.