Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

«Он стихи мои к Ахфашу…»

Он стихи мои к Ахфашу{169} снес и к тому жеМне сказал, что стихов тот не видывал хуже.

Я ответил: «Как смел ты творенье святоеДать тому, кто прославлен своей слепотою.

Не слагал он стихов и в душе не имел их,Не лиса и не лев он для мудрых и смелых.

Помнит он кое-что, но, Всевышнего ради,Текст, что списан в тетрадь, не заслуга тетради.

Ты, возможно, хотел, чтоб пришла ко мне слава,Но ее раздавать нет у Ахфаша права.

Ты, возможно, хотел мне большого позора,Но ведь Ахфаша брань забывается скоро.

Или сделать его ты пытался умнее,Но ведь я для глухих говорить не умею.

Он изрек приговор, но не понял, в чем дело,—Ложь с невежеством в дружбу вступить захотела.

Стих мой — истинный стих, что признали бы судьи,Если б судьями были достойные люди,

А не он, нечестивец без божьего страха,Чувства слова лишенный по воле Аллаха.

Я не царь Сулейман, не подвластны мне духи,{170}Рыбы, птицы и звери к стихам моим глухи,

Список бедствий мне жизнь приготовила длинный,Но пока не велела писать для скотины;

И коль мне обезьяна завидовать стала,В этом радости много, а горести мало.

О Аллах! Пусть растут в ней бессилье и злоба,Пусть за мной днем и ночью следит она в оба;

Пусть я стану соринкой в глазу ее злобном,—Если ты почитаешь такое удобным».

«Когда бы ходить обучен…»

{171}

Когда бы ходить обучен был дивный дворец Хосроя,К тебе он сбежал бы тайно, грезится мне порою.

Обидно ему без празднеств, без пышных пиров до светаНо что говорить об этом, когда невозможно это.

А знаешь, дворец прекрасен и требовать он достоин,Чтоб жил в нем его хозяин — великий мудрец и воин.

Достоинства зданья спорят с достоинствами эмира,Хоть тот и слывет славнейшим среди властелинов мира.

Промчавшихся дней величья не могут забыть палаты,—Повсюду шаги гремели и говор порхал крылатый.

Дворец несравненный этот, сияньем слепящий очи,Не зря и чертил и строил достойный восторга зодчий.

Творенье свое готовым он счесть не посмел, покудаПростые кирпич и камень не преобразились в чудо.

И ввысь вознеслись колонны, и вспыхнули в залах фрески, —Надменно глядели сверху жрецы в первозданном блеске

И витязи лет минувших в роскошном убранстве бранномЛюбой из бойцов считался на родине марзубаном{172},

Любой из них хмурил брови, как будто вел речь с врагамиОтбросив свой щит, на меч опираясь двумя руками.

А в центре дворца, на троне, стоящем в парадной залеБыл тот, на кого не часто глаза поднимать дерзали.

Хоть светел он был и ясен, как месяц во мраке ночи,Величье его, как солнце, слепило возведших очи.

К тому же, чего таиться, постельничий, стоя рядом,К прекрасному властелину мешал прикоснуться взглядом

Всегда при своем эмире он был неотлучней тени,И видом, величья полным, знатнейшим внушал почтенье

Поодаль стояли слуги, нарядные, словно маки,Лицо опустив, касался груди подбородком всякий,

Но души их пребывали не в зле, не в страхе великом,А в сладостном восхищенье пред солнцеподобным ликом

Хвалу властелину пели на ста языках вассалы,Но лести, что лжи подобна, не слышали стены залы,—

Владела умами всеми, и душами, и сердцамиДействительность, достоверно описанная писцами.

Свой слух насыщал словами медлительно солнцеликий,А после дары и дани слагали у ног владыки.

А после он шел к фонтанам, наперсникам и кувшинам,Чтоб всласть подышать прохладой и ароматом винным.

Едва ли вино запретно, хоть в нем и таится пламя,Как в угольях, ненароком не залитых поварами.

А если и было прежде в злодействе оно повинно,То грех искупили годы в подземной тюрьме кувшина.

Игрою с огнем поспорить напиток сей может смело,Он может огня быстрее и душу обжечь и тело.

Из грез или сочных гроздей готовятся вина наши, —Не знаю! Вино прозрачней тончайшей стеклянной чаши.

По цвету оно — как пурпур, которого нет дороже,На пламя вино похоже, но пламя тусклее все же…

Младенцев к нему приносят красавицы, и любаяКротка и нежна, как кормящей матери подобает,

Движений плода под сердцем не ведали девы эти,Их груди не набухали, но вскормлены ими дети.

Две девочки, «Флейта» с «Лютней», и ласковы и забавны,Но радостней и печальнее «Бубен» — мальчонка славный.

Хоть мать его бьет нередко, зато и ласкает тоже,Чтоб песня могла любая морозом пройти по коже.

Речист и красив с рожденья, с младенчества мудр и светелОн словно Иса, сын Марьям{173}, что бога в пустыне встретил

В любом из его напевов сладчайшая скрыта тайна,А голос его и четок и звонок необычайно.

Великою мукой мучат нередко друг друга люди,А он исцеляет души, а он заживляет груди.

Он жизнь возвращает мертвым, он светлые мысли множитНо вдруг разбудить и горе в душе задремавшей может.

Меж тех, кто внимает песням с тревогой в горящем взоре,Иного ласкает радость, иного терзает горе.

Вот тут-то, с напевом сына свой голос легко сплетая,Берется эмира славить и женщина молодая.

Покорны ее желаниям голоса переливы,Как ласке ночного ветра упругие ветви ивы.

Он льется, как солнце грея и золото рассыпая,—Сладчайшей не выбрать ноты, так дивно звучит любая.

Чуть глухо поет певица, но в голосе стон газели,И трепетной лютни шепот, и флейты певучей трели.

Порой он тревожит лаской, величьем пьянит порою,Пресытиться невозможно, следя за его игрою.

Он в каждое сердце входит без стука, без разрешенья,Как вождь-победитель в город, не смевший принять сраженья.

Не нужно колдунье юной искусно скрывать дыханье,Такое дыханье впору лишь мчащейся в гору лани.

Красавица в напряженье, как мальчик-бегун у цели,Что рвется вперед, осилив соперника еле-еле.

Без голоса жить веками мелодия не могла бы,Напев подыскали новый для песни чужой арабы.

Бог весть, когда эта песня пришла сюда из Ирана,Рассказы о ней восходят к седым временам Аднана{174}.

«Хрусталь не блещет ярче винограда…»

Хрусталь не блещет ярче винограда,О спелый виноград, приманка взгляда!

Блеск кожицы твоей из солнца соткан,А сок твой — полдня лучшая услада.

Будь ягоды потверже — и рубиныВставлять в сережки было бы не надо.

Ты слаще меда, ты тревожишь ноздриБлагоуханьем мускуса и сада.

Твой сок под шкуркой — как вино в кувшине,Приятна нёбу терпкая прохлада.

Когда к тебе пришел я, спали птицы,Но было сердце пробудиться радо.

С собой привел я сыновей Мансура{175},При них луна тускнеет, как лампада.

В сторожку мы украдкой заглянули,Ведь ранний нас веселью не преграда.

И сторож встал, проворный, словно сокол,И дал понять, что не нужна осада.

Нам не пришлось ни в чем его неволить,Досталась всем сладчайшая награда.

Сверкал ручей клинком бесценной сабли,Искрился жемчугами звездопада

И, словно змей, скрывался в ближней чаще,Блиставшей свежей зеленью наряда.

Вблизи прозрачных струй мы пировали,И не было с весельем нашим слада…

Но счастье — лишь залог невзгод грядущих.Проходит все. От рая шаг до ада.

Ибн аль-Мутазз