Завтра будет лучше - Бетти Смит

к уху Марджи, чтобы поговорить с ней шепотом, но задел спиной подоконник. Тогда он стал на колени и опустил подбородок на подушку.

– Мне жаль, Марджи. Страшно жаль.

– Я знаю, Фрэнки. Я знаю.

– Передать тебе не могу, как ужасно я себя чувствую.

– Бедный!

– Не держи на меня зла, Марджи.

– С чего бы мне на тебя злиться?

– Я повел себя как мерзавец, когда сказал, что не хочу малыша и все такое. Но ты знаешь.

– Я знаю.

– Я много чего наговорил, но это были только слова. Я бы любил ее без памяти.

– Правда, Фрэнки?

– Ты мне не веришь?

– Конечно, верю.

Она знала, что сейчас он говорит искренне – как, впрочем, и тогда, когда объяснял ей, почему не хочет детей. Он был прав, и она была права. А может, они оба были не правы. Она не знала. Ей не хотелось об этом говорить. Хотелось уснуть, чтобы ненадолго обо всем забыть.

– Поговори со мной, Марджи.

– О чем?

– О чем угодно. Выплесни, что у тебя на душе: как ты себя чувствуешь и все такое.

– Зачем?

– Чего? Но ты же сама всегда любила обо всем поговорить. Болтала даже о том, на что похож воск, который стекает со свечи. А сейчас тебе сказать нечего?

Странно.

– Мне правда нечего сказать, Фрэнки. Целый день я рожала, ты знаешь. Потом я услышала, как доктор сказал: «Тазовое предлежание», а сестра спросила: «Какие щипцы?» Потом мне дали эфир или что-то вроде того. Когда я проснулась, мне сказали, что ребенок родился мертвым. Вот и все.

– Ты заплакала?

– Не помню. В тот момент я опять поворачивала за угол.

– Что? Где? Какие углы?

Она отвернулась.

– Марджи?

Она закрыла глаза.

– Марджи! – крикнул Фрэнки встревоженно.

Она сделала глубокий вдох и содрогнулась. Он поднялся и отряхнул колени механическим движением, привычным тому, кто множество раз преклонял их на церковной скамье, в исповедальне и перед алтарем. Выходя из больницы, Фрэнки сказал медицинской сестре:

– Я бы хотел, чтобы доктор осмотрел мою жену.

– А в чем дело? – спросила сестра машинально-участливо.

– Она говорит немного бессвязно, как будто бредит. Про какие-то там углы…

– Вероятно, от наркоза еще не отошла. Но я скажу доктору, он посмотрит.

* * *

– Что вас беспокоит, миссис Мэлоун? – спросил доктор Паольски.

– Ничего. Только там, где был ребенок, теперь пусто. И эта пустота болит, как живое существо. Она словно бы ест меня изнутри.

– Ах, это просто послеродовые боли. Они скоро пройдут. А пока я скажу сестре, чтобы дала вам кое-что.

Похороны были более чем скромные: ни катафалка, ни цветов, ни многочисленных скорбящих. Фрэнки, его родители и родители Марджи отправились на кладбище в лимузине владельца погребальной конторы. Хенни Шэннон ехал спереди, держа маленький белый гробик у себя на коленях. Фрэнки сидел сзади между матерью и тещей, Мэлоун – на откидном сиденье, к ним лицом. Водитель называл интересные места, которые встречались по пути. Пассажиры покорно поворачивали головы и бормотали дежурные фразы.

Казалось бы, они должны были смотреть друг на друга с теплотой и пониманием, объединенные горем. Но это горе не связывало их, а разделяло: ничего общего, кроме ужаса и ненависти, между ними не было. Ужас они испытывали оттого, что находились в замкнутом пространстве вместе с чем-то мертвым. Мэлоун, несмотря на свои погребальные штудии, боялся так же, как и все. А ненависть? Фло ненавидела Мэлоунов. Впрочем, она всегда их ненавидела – всех, кроме Фрэнки, которому симпатизировала только по той причине, что он приходился ей зятем. Зато его ненавидел Хенни – как источник несчастья Марджи. Мэлоуны ненавидели Шэннонов, чья дочь навлекла на их единственного сына эту беду.

И только Фрэнки ни к кому не испытывал ненависти. Он был слишком занят мыслями о работе и о деньгах. На этой неделе он не получит жалованья за два дня, а ведь у них и без этого едва набиралось денег на доктора и больницу. Да тут еще похороны – сорок долларов! Гробовщик уверял, что цена очень разумная. Может, она и была разумная, но Фрэнки от этого легче не становилось. Он понимал, что придется просить Марджи заложить ее часики и серебро. Рождение и смерть – большие расходные статьи.

Для Марджи наступило первое больничное воскресенье. После полудня узкую комнату наводнили посетители. Фрэнки, его родители и родители Марджи выстроились неровной цепочкой между окном и ее кроватью. Взгляды пяти пар глаз жгли ей лицо как палящее солнце.

Миссис Мэлоун жалела о том, что была с невесткой так нелюбезна. Сейчас она видела в ней не столько похитительницу своего сына, сколько просто страдающую женщину, которая нуждалась в понимании и утешении.

– Что ж поделаешь, Мардж, – сказала свекровь, – такова Божья воля.

– Да, миссис Мэлоун, – послушно ответила Марджи.

Миссис Мэлоун повернула свой мощный корпус, затянутый в корсет, и поглядела через плечо.

– Что-то потеряла? – спросил ее муж.

– Нет, просто не вижу здесь чужую женщину.

– Какую еще чужую женщину?

– Ту, которую Мардж называет миссис Мэлоун.

Поняв шутку, мистер Мэлоун загоготал. Все, кто был в комнате, перестали разговаривать и уставились на него. Фрэнки смутился.

– Для тебя, Мардж, здесь нет никакой миссис Мэлоун. Зови меня мамой.

– Да, мама, – это слово застряло у Марджи в горле, и ей захотелось смыть его другим словом: – Да, мама Мэлоун.

Мистер Мэлоун, сияя, как начищенный гвоздь, разразился песней:

– Мама Макри, в волосах серебринка…[47]

– Заткнись, – сказала ему жена, и он заткнулся. Она продолжала, обращаясь к невестке: – Так вот. Когда ты все хорошенько обдумаешь, ты поймешь, что такова Божья воля.

Марджи попыталась все хорошенько обдумать. «Если Бог есть, – начав свои рассуждения с богохульного „если“, она невольно дернула рукой в порыве осенить себя крестным знамением, – то я не верю, что Он мог дать женщине такое сильное желание родить ребенка только затем, чтобы сразу же у нее этого ребенка отнять. Нет! Хоть в Его распоряжении целая вечность, у Него наверняка найдутся занятия получше, чем так наказывать матерей, рожающих в муках. Что-то пошло не так, и незачем списывать это на Бога».

– Постарайся поверить, что это к лучшему, – сказала миссис Мэлоун.

«Как это может быть к лучшему? – подумала Марджи. – К чему „лучшему“? Какой смысл мучиться, если в награду тебе не дается живой ребенок? Я получила только одно: узнала, как страшно много я могу выстрадать и при этом не умереть. А зачем это знание такому человеку, как я?»

Миссис Мэлоун захотелось выплатить Марджи своеобразную компенсацию:

– Может, я иногда