Святилище кровавой луны - Зиан Шафер

по себе, перемещаясь по бару под ослепляющими огнями. Я хватаю свое оружие и бормочу слова благодарности, ни к кому конкретно не обращаясь.

Три с половиной недели. Десять дней до Лодаксо. Четыре дня на то, чтобы спланировать и совершить ограбление из самого защищенного места в их королевстве. Десять дней на обратный путь. Это невыполнимо для настоящих воров, не говоря уже о той, чей единственный опыт связан со взломом сейфов знати и людей, обладающих бо́льшим богатством, чем они заслуживают.

А если я не успею вовремя, что тогда? Я не смогу просто так вторгнуться на территорию клана и забрать перо. А если меня поймают на краже зеркала? Что ж, от этого ситуация становится только ужаснее. Если только король Хэймиа не передумал, он относится к числу тех королей, которые вырвали бы мое сердце из груди и воскресили божеств из мертвых. Я помню, как отец упоминал, что лояльность Лодаксо распространяется только на урожай, который волдуканцы привозят в их город, и они бы вернули богов не моргнув и глазом.

Проще говоря, если меня поймают, я умру. Если я потерплю неудачу, то не смогу добраться до пера без того, чтобы не погибло еще больше людей, которых я люблю. Эта миссия – самоубийство, вот что это такое. Меня ни на секунду не покидает осознание того, что у меня нет ни единого доказательства, что Адское Перо существует. А еще что-то мне подсказывает, что все это может быть подстроено. Если бы только у меня было время убедиться в его существовании. Единственное, во что я верю, – это в зыбкую сделку. Все, на что я могу надеяться, – это то, что я ни в чем не просчиталась и не выдала себя.

Я не реагирую, когда мою кожу жалит прохладный воздух или даже когда глубокий голос, который будоражит мою душу, выкрикивает мое имя. Я продолжаю идти, переставляя одну ногу за другой, с высоко поднятой головой и бесстрастным взглядом. Левая нога, правая нога. Я не чувствую, как ноют подушечки моих стоп от каблуков, или вездесущий пот, затекающий даже под ногти, или даже единственной пряди волос на спине, которая делает меня угрозой обществу. Мне просто нужно убраться отсюда.

Ноги несут меня по улице, которая не ведет домой, и внезапно я чувствую все это. Я чувствую, что шнуровка царапает мою кожу, что ткань слишком гладкая, слишком скользкая. Я чувствую, как мои мышцы кричат, напрягаясь все сильнее и сильнее. Я чувствую тяжесть моего надвигающегося кошмара. Но я не плачу. Пока что.

Я шаркаю каблуками по гравию, мне не хватает воздуха в легких, обжигающего ровно настолько, чтобы отвлечь меня, хотя бы на мгновение. Мои руки дрожат, натыкаясь на шероховатый кирпич. Я опускаю голову и вздрагиваю, когда грубый материал царапает о мою кожу. Моя грудь вздымается, и что-то внутри, требуя воздуха, скребется и успокаивается, как только я делаю вдох. Я плетусь вдоль стены, прижимаясь к ней всем весом, раздирая свою плоть при каждом резком движении. Каждый шаг становится труднее предыдущего, и желание выплеснуть наружу истинные эмоции балансирует на грани.

– К черту, – шиплю я, стаскивая туфли, не потрудившись сначала их расстегнуть, оставляя на коже глубокие красные отметины.

Мои пальцы обхватывают холодный металл, и я поднимаюсь по лестнице, прежде чем успеваю все обдумать. И на самый краткий миг, когда руки и разум заняты подъемом, становится легче видеть, легче дышать, легче думать. Это блаженная тишина, за которую я хочу держаться и никогда не отпускать, но, когда я достигаю вершины, голоса в моей голове снова начинают без умолку говорить.

Колени царапаются, пока я продвигаюсь по черепичной крыше, подползая к месту прямо над эркерным окном.

Я чувствую, как он в мгновение ока возникает рядом со мной. И вкус – слишком яркий гребаный вкус. Мне осточертело чувствовать его на своем языке. Я не желаю знать, что он чувствует. Мне плевать, что он чувствует. Клянусь. Я клянусь в этом. Мне должно быть все равно – но нет.

Ночь затягивается серой дымкой, ткань начинает прилипать к моей коже, а вдалеке пьяные посетители смеются и чокаются, разбивая бокалы и затевая драки в баре. Первая капля дождя попадает мне на кончик носа, и мои сухие глаза воспринимают это как знак, как призыв к действию и наполняются слезами. Они скатываются по моим щекам вместе со следующими каплями дождя, нагревая их до такой степени, что кажется, будто они горят. Кровь приливает к моим коленям, но я ничего не делаю, чтобы справиться с этим. Пусть кровоточат. Я не смогу прятаться вечно.

Я опускаюсь на локти в том месте, где крыша выступает над окном. И я позволяю боли прокатиться по рукам, по плечам и наслаждаюсь этим чувством.

И плачу.

Я выплескиваю все это наружу.

Я всхлипываю, не заботясь о том, что кто-то может услышать или что Гидеон растерянно наблюдает за мной. Мои слезы падают на покрытую мхом поверхность и пачкают мое платье. Но я не могу заставить себя думать ни о чем, кроме них: об отце, Нодиси и Гидеоне.

Теплая рука опускается мне на плечо, и мне остается только отпрянуть.

– Это ты во всем виноват! – я яростно тычу в него дрожащим пальцем. Я знаю, что это неправда, я знаю, что это жестоко, но мои губы отказываются произносить что-то разумное. – Ты все разрушил.

Боль пронзает его лицо, но он не двигается. Он не произносит ни слова. Он просто наблюдает, его взгляд наполнен сочувствием. Он изучает меня – всегда, черт возьми, изучает. И всегда, черт возьми, передавая какой-то вкус.

Даже если бы ничего из этого, связанного с Гидеоном, не случилось, как долго бы я продержалась, прежде чем моя судьба настигла бы меня? Месяцы? Годы? Он просто приблизил неизбежное. Мне не суждено быть свободной, по крайней мере полностью. Единственная свобода, которую я могу обрести, – это смерть. Когда я наконец воссоединюсь со своей богиней на небесах в загробной жизни Божественных Земель.

– Оставь меня с моей жалостью к себе наедине, – задыхаюсь я, пытаюсь глотнуть воздуха, уставившись на капли крови на своих руках от зазубренных краев черепичной крыши.

Я снова поднимаю взгляд, и мое сердце уходит в пятки, а из груди вырывается стон. Место, где он стоял, теперь холодное и пустое. Он ушел. Он действительно ушел. Он сделал в точности так, как я просила. Разумеется, он сделал это. Я не могу за это его винить. Единственная причина, по которой он