Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

и что-то забормотал. Маковичу стало жаль писаря, и он с какой-то дурацкой шуткой протянул ему на прощание руку. Это означало примирение.

Тот незначительный случай и вспомнился теперь Маковичу.

Выйдя со службы, он ждал писаря у подъезда. Часть пути им было по дороге, правда, они еще ни разу не ходили с работы вместе. Вот и сейчас, как всегда, юноша, кивнув Маковичу, хотел было пройти мимо.

— Что это вы так спешите? — остановил его чиновник.

Юноша с почтительным недоумением приостановился, приноравливаясь к шагу чиновника. А Макович второпях никак не мог придумать объяснение своего повышенного внимания к юнцу. И это еще больше напугало его: если у писаришки было хоть слабое подозрение, то после такого поступка Маковича оно только укрепилось. Пока стоял у подъезда, он был уверен, что сумеет ловко и незаметно вызнать у писаря, видел ли тот что. Теперь же разговор с ним никак не клеился у Маковича. На все свои вопросы о служебных делах чиновник получал односложные и робкие ответы юноши.

«Э, да не знает он ничего», — подумал Макович и решил, что своими фантазиями он только морочит себе голову.

Они уже приближались к месту, где их пути должны были расходиться, когда хитрая идея пришла в голову Маковичу. Он опустил руку в карман и там, в кармане, содрал с одной из сигар бумажное колечко-ярлычок. Потом достал сигару и остановился, сделав вид, будто ищет спички.

— Нет ли у вас спичек? — спросил он у писаря.

Юноша услужливо схватился за карман и торопливо поднес зажженную спичку к сигаре. И Макович по этому движению окончательно понял, что юноша ничего не заметил. Это его даже слегка раздосадовало.

— Ну, вы уже закончили тот реестр? — с серьезным видом спросил Макович. — Нет еще? Да… недаром говорят: не допускай детей к делам взрослых. Небось еще недели две провозитесь! А впрочем, прощайте.

Удалившись на приличное расстояние от юноши, Макович остановился, повертел в пальцах сигару и вдруг пожалел о том, что сорвал красный ярлычок.

«Как бы его приспособить обратно?..» — подумал он.

1915

Перевод Г. Лапидус.

ИВОЛГИ

Г-н Гриллус самый пунктуальный чиновник в конторе, хотя, на наш взгляд, этим и исчерпываются все его совершенства. Правда, есть у него жена, очень красивая, статная шатенка, есть хорошенькая белокурая дочь и сын-первокурсник, «блаженный», как тамошние говорят, в Шельмеце учится в академии.

Рядом с домом г-на Гриллуса раскинулся обширный, подзапущенный сад. Принадлежит он отставному полковнику. В центре сада виднеется дом, обычно пустующий: полковник, как и положено бобылю, бо́льшую часть года бродяжит по свету, а домой наведывается лишь на месяц-другой. В его отсутствие за домом присматривает слуга, Янош Ваго, — крупноголовый, востроглазый, коренастый парень, типичный венгр; г-н Гриллус встречает его чуть не каждое утро, когда шагает в контору, а он идет с ведрами от колодца и, пока дойдет до ворот, раз двадцать поставит их посреди дороги, чтобы с кем-нибудь поболтать.

В доме у г-на Гриллуса живет горничная, Лиди. Миловидная, опрятная, работящая, аккуратная, добродетельная, безупречная девушка. Возвращаясь домой из конторы, г-н Гриллус чуть ли не каждый день встречает Яноша Ваго, потому что между полдником и ужином у Лиди выдается полчасика, и тогда Янош Ваго обычно приходит к ней в гости во двор. Вечером к Лиди ему не пробраться. Ворота с восьми часов заперты, а на кухню являться нельзя.

Установи такие порядки г-н Гриллус, с ними можно было бы не считаться. Но установила их госпожа, ее благородие, вот и приходится соблюдать. Янош Ваго говорит по этому поводу, что у их благородий шляпу носит ее благородие.

Как-то раз, ближе к вечеру, г-н Гриллус возвращается из конторы домой. То есть прежде следует уточнить, что на дворе ранняя весна. Деревья в просторном полковничьем саду взволнованны, готовятся к свадьбам, скоро уже. Не сегодня завтра исполненные надежды коричневые цвета начнут сменяться строгими черными и на кончиках веток серыми ожерельями повиснут в несметном богатстве почки.

Есть в саду перелесок из развесистых кленов, лип и разных других деревьев; как султан над меховой шапкой, возвышается над их кронами пирамидальный тополь. В ветвях одного из деревьев сняла себе этой весной квартиру семейка иволг. Пока только он и она; похоже, совсем еще молодые супруги, залетели попытать удачи в эти края. До чего же счастливым казался их утренний пересвист!

За последние лет пятнадцать г-н Гриллус при всем желании не припомнил бы более приятного чувства, чем то, какое испытывал, выходя утром из ворот, прислушиваясь и замирая в восторге. Лицо и грудь его еще ощущали свежесть холодной и чистой воды, во рту еще сохранялся вкус кофе и горячей, румяной пышки; прозрачность нежных, струящихся лучей весеннего солнышка, падавших на обветренную ограду сада, завораживала. Вдыхаемый воздух тоже будто оставлял привкус некой бесценной сладости; и деревья, и синее небо. Иволги, ликуя, встречали все это радостным, беззаботным и полным надежды маршем. Г-н Гриллус подумал: надо бы постараться часам к одиннадцати проверить учетный журнал, составить для дирекции справку, и тогда он сегодня освободится пораньше и прогуляется перед обедом.

Сделал он так или нет, нам сейчас совершенно не важно. Мы ведь начали с той минуты, когда к вечеру он вернулся из конторы домой. Полдничая, г-н Гриллус послушал баркаролу, которую играла на пианино его бесценная, синеглазая Эдитка. Играла она, правда, вовсе не ему, а стажеру-лесничему, в последнее время все чаще бывавшему у них в доме. Стажер же не мог внимательно слушать игру Эдитки, потому что должен был отвечать на вопросы ее матушки.

— А скажите-ка, сколько вам стоит стирка белья?

Юноша робко ответил.

— Неслыханно! — всплеснула руками ее благородие. — А мы, знаете ли, столько не платим.

Г-н Гриллус смущенно поморщился. «Сколько да сколько, — думал он. — И зачем пытать юношу о таких деликатных вещах?» Жене, однако, ничего подобного он сказать не посмел, тотчас бы поплатился за свое замечание. Решив, что он явно лишний, г-н Гриллус осторожно вышел из комнаты. Захотелось взглянуть, как принялись вьюнки под верандой.

У задней стены веранды Лиди развешивала белье после стирки. Был там и Янош Ваго, который рассказывал ей о семейке иволг.

— Думаю, — говорит, — чего их трогать, подожду лучше, пока птенцы в гнезде вылупятся. Оперятся чуток, а я уж присмотрел одну клетку, добрую, прочную, на задах конторы валяется, господин и не знает, узоры на ней лобзиком выпилены. Куплю, думаю, краски зеленой, выкрашу, посажу их туда, пусть, думаю, чирикают. Красота! Еще, думаю, одной язычок подрежу