Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

кашлял, надрывно, нехорошо кашлял, из глубины груди, и кашель его звучал как-то надтреснуто, будто готовый развалиться горшок, если стукнуть его по донышку. Вечером, когда стемнело, он стал жаловаться, что мерзнет, что голова болит, и, как ни старался усидеть за столом, коленями встал на лавку, все же в конце концов лег. И теперь спал, красный, открыв рот, тяжело дыша. Рядом с ним и братишка был, но этот со сном пока в прятки только играл: приляжет, потом снова поднимется, разговаривает сам с собой, напевает что-то, с деревянной ложкой играет.

Когда Маришка открыла дверь, дочь оборвала песню и сначала долго разглядывала ее, будто не узнавая. Потом сказала:

— Где это вас черти носят?

Маришка ей не ответила, только на приветствие Микулая кивнула. Села на табуретку, поставила рядом с собой сапожки.

Микулай с этой минуты все не мог свои руки пристроить куда-нибудь. То ли их на сундук положить, то ли себе на колени, то ли просто свесить?.. Дочь Маришки тоже ничего не придумала, кроме как спросить снова:

— Где вы были-то? Говорите же!

— Где надо, там и была! — буркнула старая и, видя, что Яника в самом деле спит, взяла сапожки и повесила их на гвоздь, на стену, чтобы мальчонка, проснувшись, сразу увидел их и обрадовался.

Дочь тем временем поставила на стол еще одну кружку, налила в нее чаю. Маришка посмотрела на кружку сердито: очень уж раздосадовала ее такая встреча. Но немного спустя она потянулась-таки за кружкой. Что-нибудь теплое в животе сейчас очень кстати. «Ну, храни бог», — сказала она. Чай, однако, был совсем еще кипяток, она только рот себе обожгла. Дочь, увидев это, захохотала.

Тут вдруг Яника заметался, замахал руками во сне, потом сбросил с себя полушубок, вскочил и, шатаясь, вышел на середину комнаты.

Очень стыдно было хозяйкам перед чужим человеком, что на мальчике только матроска драная, а ноги голые совсем…

Яника же затопал ногами, глаза мутные поднял и, словно умоляя о чем-то, жалобно заговорил, как застонал:

— Ой, глядите, ягненочек! Господи, в воду он упадет! Господи, не пускай его в воду. Унесет!..

На личике, в глазах у него стоял ужас. Потом он вдруг стих и оглядел всех вокруг.

— Дайте мне, Христа ради, немножко водицы попить!

Дали ему воды. Пил он жадно, долго. Но напрасно ему говорили, глянь-ка, мол, что на стене висит: сапожки, — он только головой тряс, а потом опять принялся умолять:

— Зачем вы ягненочка в воду пускаете? Ой, не пускайте ягненочка в воду!

Кое-как его успокоили и уложили. Тяжело дыша, он опустил усталые веки.

И тут мать его, пьяная голова, принялась причитать во весь голос, волосы на себе рвать, упала возле мальчика на колени, закричала, завыла… Никак не хотела оставить в покое бедняжку.

Глаза у Маришки засверкали бешеной яростью. Схватила она из угла палку гостя и — бац! бац! — принялась колотить дочь по голове, по спине.

— Ах ты, свинья, ах, шлюха! Что ты с ребенком сделала? Микулай тебе нужен?.. — Била она ее куда ни попадя. Но тут и дочь бросилась на нее, сорвала с ее головы платок, обе упали на пол и катались там, вцепившись друг другу в волосы.

Младший сынишка, трясясь от ужаса, верещал изо всех сил. Микулай, не будь дурак, сбежал, даже дверь за собой не закрыв. Кошка спрыгнула с лавки и в испуге выскочила на улицу, в неприкрытую дверь, следом за Микулаем. Только Яника лежал как лежал, ни о чем не желая знать, да сапожки мирно висели себе на стене. Висели они и на следующий день, когда для детей бедняков в приходе устроили елку.

Перевод Ю. Гусева.

СИГАРЫ МАКОВИЧА

Макович — человек крупный, плечистый, с бесформенным, угловатым черепом, холодными синими глазами навыкате и вечно красными веками — будто он только что вернулся с попойки, — а когда он смеется, то губы обнажают ярко-розовое полукружие десен с желтыми зубами.

Вместе с тремя такими же мелкими чиновниками Макович каждый день с утра до вечера корпит над бумагами в полутемном, пропахшем пылью кабинете.

Горьковатый сигарный дух, пропитавший комнату, уже въелся, казалось, и в тела, и в души чиновников… С каким брезгливым равнодушием они отрываются от своих бумаг, если кто-нибудь отворяет к ним дверь. А Макович — тот и вовсе с откровенной неприязнью смотрит на вошедшего.

Людей по виду простых или просителей из деревенских он, бывает, по полчаса заставляет ждать у своего стола, а если кто-то осмелится выказать нетерпение, то услышит в ответ лишь грозный окрик. И уж не дай бог бедняга вздумает о чем-то просить — чинуша смерит просителя таким ехидным и даже злорадным взглядом, словно находит особое удовольствие в созерцании униженного, бессвязно что-то бормочущего человека.

Перед посетителями же из благородных он услужливо приподымается — особенно если ему светят чаевые, — держа наготове папку с делом. Но даже и таких клиентов он наставляет высокомерным тоном всеведущего человека. И окружающие пребывают в полной уверенности, что никто с таким достоинством не блюдет честь мундира, как это делает Макович.

Сослуживцы не слишком симпатизируют Маковичу, но все же авторитет его достаточно высок. Да и начальство выговаривает ему за промахи гораздо мягче, чем другим, — отчасти благодаря его внушительной фигуре.

Будучи по природе своей человеком педантичным и придирчивым, Макович любит поморализировать, но еще большее удовольствие находит он в том, чтобы кого-нибудь высмеять и унизить перед всеми.

Если, бывает, соберутся сослуживцы поболтать и в этой компании оказывается Макович, то никому не удается и рта раскрыть — он один и разглагольствует. А говорит он размеренно, с большими паузами, так что часто и не поймешь — закончил он свой рассказ или нет. Заставить же слушать себя Макович умеет всегда.

Пребывая в язвительном настроении, он часто подшучивает над кем-нибудь, и не просто подшучивает, а, облюбовав себе жертву, выставляет ее посмешищем на весь свет. Задачу ему облегчают сослуживцы — они с трусливой угодливостью гогочут над несчастной жертвой, забывая при этом, что рано или поздно сами станут объектом насмешек Маковича.

Лет ему 35—40, и он еще холост. Собственно говоря, особых перемен в жизни у него не происходило с пятнадцатилетнего возраста. Если не считать повышения зарплаты и ежемесячных кутежей с приятелями после первого числа. Днем он на службе, а вечером отправляется подышать свежим воздухом, с неизменной сигарой, торчащей в углу рта. И даже не с сигарой, а с огрызком сигары, причем дешевой, без мундштука. И никто никогда не видел, чтобы Макович закуривал целую сигару.