Навеки твоя - Мария Устинова

высажу, — мы выбрались на асфальт и «пежо» пошел быстрее. Андрей уставился в зеркало заднего вида, его что-то встревожило.

— Что там? — я испуганно оглянулась.

Дорога пустая.

— Н-ничего, — пробормотал Андрей. Еще несколько поворотов и мы попали на оживленную дорогу.

Прямая, через степь с ковылем, позолоченным приближающимся закатом. Мимо пронеслись две машины, перед следующий Андрей вписался и поддал газа. Вдалеке зазвучала сирена и резко смолкла. Я инстинктивно прижала ребенка к себе.

— Это менты?

— Нет, ласточка, нет, — Андрей пристально смотрел в зеркала.

Но несколько машин, уверенно настигающих нас, опровергали это. По громкоговорителю прозвучала наша марка, номер и требование прижаться к обочине… Андрей прав, следили не за мной. Они знали, кто в машине — тачку искали.

— Это Дашина машина? — я не смогла избавиться от обиды в голосе.

Он не ответил, пытаясь оторваться. Я и сама поняла: Даша заговорила. Сама или под давлением рассказала, кто взял ее авто. Звероподобные парни из группировки на допросах будут молчать. Они не идиоты. То, что Андрея возьмут — не факт, а вот потом он может спросить с них. Все помнят, кто он, и как выглядели жертвы после финальных бесед. А вот Даша… С женщинам он другой, они это чувствуют. Я сама чувствовала… Обманывалась его мягкостью, тактом, нежностью, и не поверила, когда Эмиль назвал его убийцей. Она могла сказать…

Прижав к себе заплакавшего ребенка, я следила за погоней расширенными от ужаса глазами. Я ужасно боялась этого… Обловы, когда мы рядом. А если они начнут стрелять?

Машина пролетела развязку. Сирены звучали со всех сторон — я слышала только их, детский плач, остальное заглушал звон в ушах. Сжалась в комок и повернулась к бледному Андрею, как зашуганная кошка, с надеждой глядя на него.

Приближался Ворошиловский мост.

Перед ним можно свернуть… Но заметив на повороте полицейскую машину, Андрей передумал.

— Твою мать! Твою мать!

Не видя выхода, он свернул на мост. В зеркале заднего вида погоня отстала, а там, впереди, город со множеством маленьких улиц, путанным центром, дворами и переулками, где можно бросить машину и уйти… Ему уйти. Я останусь. Я дрожащими руками обнимала ребенка, уткнувшись носом в теплую макушку. По инерции мы какое-то время еще двигались. Ворошиловский мост длинный. Но даже до середины реки не добрались.

Он все еще смотрел назад, а я зажмурилась от страха.

Я все поняла, только так люди устроены — до последнего не верят в плохое. Как продолжала надеяться в подвале, что Эмиль придет.

Движения на мосту не было. Машины припаркованы вдоль ограждения, приткнуты кое-как, словно в последний момент их сгоняли к обочинам, не сумев убрать с моста. Внутри не было людей.

А впереди…

— Андрей! — заныла я, и сжалась в комок, собой прикрывая ребенка.

Я поняла, почему на пустом мосту нет движения — полицейские остановили его кордоном. Он сбросил скорость, взгляд метался по сторонам, словно Андрей искал выход. Паника, даже ужас человека, загнанного в угол. Выхода нет, читала я в его глазах, нет!

«Пежо» прокатился еще несколько метров, прежде чем скорость не угасла сама собой. Мы остановились. Красная точка на мосту — такой ее должен был видеть Эмиль с набережной.

— Заглушить двигатель! — проорали в громкоговоритель. — Выйти из машины!

Руки свело судорогой, но он послушно повернул ключ. Андрей побледнел, по лицу прошла дрожь, искривляя мимику. Нервы перестали слушаться. Он судорожно вздохнул и повернул ко мне страшное лицо с черными глазами. Хотел что-то сказать, но губы беззвучно шевельнулись и все. Пытался что-то выдавить — не получилось от стресса. Я заплакала, ладонью накрывая головку малыша, словно пыталась защитить.

Жуткий лик Андрея расслабился: он принял — больше некуда бежать. Смирение. Мольба ушла из глаз вместе со светом. Медленный вдох-выдох и он совладал с собой. Андрей протянул руку, заправил за ухо выбившийся локон и неразборчиво прошептал:

— Будь счастлива..

Он первым приоткрыл дверцу, впустив воздух, пахнувший рекой. Медленно поднялся, показавшись из салона. Я смотрела на поджарую, подобравшуюся в ожидании пули, фигуру. А затем, бережно придерживая малыша, выбралась из машины с другой стороны. Обернулась и ветер бросил волосы в лицо. По непривычно пустым полосам движения ветер гнал пыль. Нас окружили. Бойцы цепочкой протянулись по пешеходным дорожкам, используя как укрытия бетонные заграждения, заняли позиции.

— Андрей, — прошептала я, мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня!

Вместо этого он смотрел на них. Ветер донес требование освободить заложников.

Все кончено. Я по лицу видела: он всё понимает.

Так выглядит лицо человека, увидевшего смерть. Андрей смотрел поверх меня — на окруживших нас бойцов и только на секунду взглянул мне в глаза.

— Иди, — сказал он.

Я думаю, он хотел бы поцеловать меня — горячо и страстно, как целовал ночами.

— Иди! — дикция поехала, крик стал похож на неразборчивое мычание.

Я начала пятиться, наблюдая, как медленно между нами растет расстояние. Как ветер треплет волосы и рубашку, из-под нее мелькает матовый ствол за поясом. Ему повезло, что оружия не было в руках. Иначе застрелили бы на месте.

Я не хотела уходить с моста. Понимала, что будет, когда заложница покинет опасную зону… Кому-то он станет звездой на погонах. И, наверное, это правильно.

Объясни это сердцу.

Андрей смотрел на меня, слегка расставив руки. Застыл и не поднимал их, несмотря на требование сдаться. Ветер на мосту вызывал озноб. Ребенок ощущался теплым комочком, прижатом к груди. От страха обмирало все внутри. Андрей не двигался, понимая, что снайпер держит его.

Думаю, он предвидел такой финал — оказаться с другой стороны прицела. Может быть, надлом, который я видела в нем, стремление к саморазрушению, возникли не из-за того, что случилось с ним в прошлом. Просто он знал, чем все закончится.

По громкоговорителю повторили приказ поднять руки, а он стоял и смотрел на меня.

Я почти вышла из опасной зоны. Ко мне подбежали сотрудники полиции, пытаясь увести за ограждение. Между нами уже немалое расстояние. Фигура Андрея стала темной на фоне заходящего солнца. Он все медлил, несмотря на приказ. Я понимала, почему он не поднимает рук. Андрею светит пожизненное. Он сыграл последнюю партию — и проиграл. Его варианты один хуже другого. Он слегка повернул голову, глядя на гладь реки. Один шанс на миллион: успеет добежать, спрыгнуть? А что потом?

— Подними руки, — произнесла я онемевшим ртом. — Подними, я прошу… Не прыгай, ты разобьешься.

Мне хотелось кричать, биться, как бабочке об стекло, но я стояла, глядя сквозь горизонт. Даже на его неживых глазах не могла сосредоточиться, не