Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— Это делается везде, где только есть ссыльные. В том числе и в Томске, — сказал Иван.

— А разве в Томск ссылают? — удивился Сергей.

До этого Никонов не называл Томск иначе, как просвещенным центром всей Сибири.

— Если судить по Брокгаузу, то в Томске имеется около трех с половиной тысяч ссыльных, — ответил Никонов.

Приехав в Томск, Сергей понял, что знакомство с ссыльными завести не так-то просто. Никонов в этом деле ничем не мог ему помочь. Он не знал никого из политических ссыльных; его многочисленными знакомыми были в основном студенты-технологи, однокурсники Никонова. Но из всех никоновских знакомых Сергею пришлись по душе лишь Павел и Лобанов. Правда, при первом знакомстве ему очень понравился еще Кипятоша, но за последнее время Сергей не только перестал восхищаться медиком, но временами не мог терпеть его. У Кипятоши была одна скверная черта, которая коробила и отталкивала Сергея.

Почти все жизненные явления Кипятоша расценивал с точки зрения грубой физиологии. Цинично называя вещи своими именами, он хвастался тем, что не признавал «никаких дурацких нежностей и всяких там психологий». Даже знакомство с девушкой он рассматривал как «только особо интересный, клинический случай». Ко всему этому Кипятоша позволял себе «на правах медика» рассказывать скабрезные и пошлые анекдоты.

Гришина Сергей тоже не уважал. Каждый раз его возмущали нравоучительно-долгие рассуждения химика, за стаканом чая, о тяжелом положении русского народа.

«Говорит, говорит, а вот чтобы как-то помочь делом этому народу, тут его и нет, — с досадой думал Сергей. — Ему только бы на своем любимом биллиарде играть! Стыдно сказать, — почти инженер, а на второй год, как последний приготовишка, остался!»

И Сергей невольно сравнивал его с Михаилом Лобановым, которому почему-то ни игра в шахматы, ни свидания с девушками не мешали хорошо учиться и аккуратно посещать все лекции.

О Никонове Сергей не знал, что и думать. В Уржуме он был иным человеком: резко отзывался о существующем строе, усиленно критиковал институтское начальство и с гордостью рассказывал, что участвовал в февральской демонстрации. А теперь его словно подменили. Добродушен, невозмутим, а главное — упорно избегает всяких разговоров на серьезные темы.

Особенно рассердило Сергея, когда он случайно, уже спустя почти две недели, узнал, о студенческой сходке, бывшей 25 сентября в Технологическом институте.

— Ну, была, — невозмутимо подтвердил Иван, когда Сергей спросил его об этом. — Тебе совсем незачем о ней знать. Ты приехал в Томск учиться, а не политикой заниматься, — менторски строгим тоном сказал Иван и начал ходить по комнате. — Я знаю, под чье влияние ты попал!. На Павла ты не смотри. Он человек взрослый и уже совершеннолетний! Вот поступишь в институт, стукнет тебе двадцать один, тогда и пускайся во все тяжкие. Отращивай бороду и записывайся сразу в социалисты!.

С изумлением и негодованием Сергей смотрел в упор на Ивана:

— Вот ты как запел!

— Что ты на меня так уставился! Ты живешь со мной, и я до некоторой степени отвечаю за тебя перед твоими сестрами и бабкой, которая, кстати сказать, просила меня за тобой приглядеть. Конечно, мне не нужно было знакомить тебя с Павлом. Теперь, к сожалению, я вижу, к чему всё это привело. — Иван остановился перед Сергеем и, неизвестно для чего передвинув на столе с одного места на другое флакончик с чертежной тушью, принялся снова расхаживать по комнате. — Ты занимаешься не тем, чем надо! А я, как взрослый человек, вижу всё это и не могу молчать. Я обязан наставить тебя на путь истинный!.

— С таким наставником с истинного пути только собьешься, — сказал резко Сергей. — В одном городе он поет одно, а здесь уже совсем другое!

Иван вспыхнул. Это был явный намек на его разговоры в Уржуме.

Круто повернувшись к Сергею и скрестив руки на груди, он сказал запальчиво и вызывающе:

— Я, дорогой мой, имею право говорить что хочу! Запомни только вот что: если я завтра стану социалистом, то у меня, кроме этого, еще есть профессия. Я, брат, почти что инженер!.. А у тебя что за спиной? — он сердито почесал бровь и, присев на край кушетки, закурил. — Я даю тебе разумный и совершенно правильный совет. Тебе удалось, наконец, поступить на работу — это очень хорошо!. Вчера ты подал заявление на курсы — тоже правильно. Там у тебя потребуют свидетельство о благонадежности. Так ты вот об этом и думай, если хочешь в институт попасть, а не о студенческих сходках и рабочих забастовках!

— Может, по-твоему, для поступления в институт я должен еще «Боже царя храни» петь?! — возмутился Сергей. — Чорт с ним тогда, с этим ученьем!..

— Ну и лезь, пожалуйста, головой в самое пекло, — повысил голос Иван. — А я умываю руки. — Бросив в раздражении недокуренную папиросу, он стал собираться в библиотеку, хотя до этого думал провести весь вечер дома.

Сергей взял рекомендованные ему Павлом «Губернские очерки» Щедрина, молча улегся на кушетку.

Никонов оделся и, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Это была их первая серьезная размолвка за два месяца совместной жизни.

«Наставник! Ушел и дверью хлопнул!» — с горечью думал Сергей, машинально скользя глазами по строчкам и не понимая того, что он читает.

Конечно, неприятно и тяжело жить в одной комнате, не разговаривая друг с другом, но не может же он, в угоду Ивану, думать только о своем благополучии и не видеть всей страшной несправедливости, что творится кругом. И дружить с Павлом он тоже не перестанет! Это единственный его друг и настоящий советчик!

Сергей встал с кушетки и подошел к окну. За окном, в наступающих зимних сумерках, хлопьями валил снег. Двое мальчишек из соседней квартиры сгребали во дворе снег в кучу, собираясь делать гору. Постояв в раздумье у окна, Сергей решил пойти погулять и немножко подышать свежим воздухом. Чего, действительно, сидеть в душной и жарко натопленной комнате, когда на улице такая благодать! Надев пальто и зимнюю шапку, он взял с этажерки свои, домашней вязки, рукавицы и, взглянув еще раз на мальчишек, сгребавших во дворе снег, пошел помогать им.

Примирение состоялось в тот же вечер. Вернувшись из библиотеки, Иван, как ни в чем не бывало, сказал своим обычным спокойным тоном:

— Замечательная погода! Подморозило, и полная луна! — А потом, помолчав, добавил. — Самостоятельность — дело хорошее, но как бы только она тебе не повредила!. А в общем у тебя у самого голова на плечах.

У КОНОНОВЫХ

Наконец Сергею удалось поступить на общеобразовательные курсы. Здесь он познакомился, а вскоре и крепко подружился с одним молодым наборщиком.

Иосиф Кононов, как звали нового друга Сергея, жил на Тверской улице, в маленьком зеленом домике в три окошка, со своей старушкой матерью, Аксиньей Веденеевной, и старшим братом Егором, который тоже работал в типографии Макушина.

Иосиф был смышленым, начитанным, но очень застенчивым парнем. Малейший пустяк заставлял его краснеть; стоило, например, рабочим наборщикам подшутить над ним, сказав, что у ворот типографии его поджидает какая-то девушка, как Иосиф смущался и густо краснел:

— Будет зря языки-то чесать!

— Ишь! Весь зарделся, — смеялись рабочие. — А почему девушке тебя не ждать? Парень ты красивый!

Действительно, высокий, стройный и кудрявый, Иосиф был недурен.

Особенно хороши были у него глаза — спокойные, серые, вдумчивые, а белокурые вьющиеся волосы были такой густоты, что Егор говорил:

— Тебе, Осип, с эдакой копной можно и зимой без шапки ходить.

Братья Кононовы жили дружно, несмотря на разницу в десять лет.

Соседки завидовали старухе Веденеевне:

— Оба сына, как на подбор, не пьянчужки, не озорники.

Хвалила Веденеевна обоих, но больше любила Иосифа. Оттого ли, что Иосиф был ласковее молчаливого и грубоватого Егора, или потому, что был красив и застенчив, как девушка, — мать сама хорошенько не знала. Любила — да и только. Любовь эту она особенно не выказывала, была с обоими сыновьями строга и одинаково заботилась о том и о другом. Разве только изредка делала поблажки младшему, как это было четыре года тому назад.

Зимним морозным вечером Иосиф притащил домой щенка. Веденеевна терпеть не могла собак.

— На кой леший пса домой принес? — рассердилась она на сына.

— Его, мамань, подкинули. Выхожу из бани, а он у забора скулит, — озяб, видно. Гляди, как трясется!

— И смотреть не хочу, — сказала, отворачиваясь, мать. — Собак я, что ли, не видала? Жалельщик какой нашелся! Самим есть нечего.

— Маленький он, немного съест.

— Не век маленький будет — вырастет, — уже сдаваясь, сказала Веденеевна, искоса поглядев на сына.

Он стоял перед ней — длинноногий четырнадцатилетний парень, держа подмышкой сверток с мокрым бельем и прижимая другой рукой к себе щенка.