Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— Это что ж, новобранцы пошли? — спросил Сергей о роте. И его манера во время разговора глядеть в глаза прямо собеседнику тоже понравилась инвалиду.

— Ошиблись вы малость, господин студент, — ответил инвалид с доброжелательной улыбкой, — не новобранцы это. Те совсем молодые, вроде вас, а этим не меньше, как лет под тридцать будет. По призыву они…

— Какие рослые и здоровые! Точно на подбор.

— Да, крепкий народ, — сказал инвалид и поглядел вслед солдатам. — Эх, господин студент, — вздохнул он. — Я полгода тому назад тоже был молодец хоть куда! А вон как меня японцы-то отделали! — он снова вздохнул и покосился на свою пустую штанину.

— Где же вас ранили?

— Под Хаяном, — ответил инвалид и, опираясь на костыли, медленно пошел рядом с Сергеем. — В атаку послали. Командуют: наступать сомкнутым строем! Ну и пошли мы, рабы божие, а не у каждого солдата и винтовка есть. Как начал нас японец с трех сторон из пулеметов да шрапнелью косить — ой, что тут было! Дай бог, если полроты от нашего третьего стрелкового уцелело.

Сергей внимательно слушал инвалида, а тот, обрадовавшись неожиданному собеседнику, рассказывал, с трудом ковыляя рядом с Сергеем, о неполадках в армии: о противоречивых приказах, о нехватке патронов и о том, как однажды на его глазах японцам без единого выстрела отдали отлично укрепленную позицию.

— Эй, дяденька, посторонись, задавлю! — раздался позади звонкий детский голос, и какой-то мальчишка, обгоняя их, лихо промчался на одном коньке, накрест привязанном веревкой к стоптанному валенку.

Неожиданно оборвав свой рассказ на полуслове, инвалид остановился, тяжело дыша.

— Господи боже мой, никак не могу к костылям привыкнуть. Кровавые мозоли подмышкой натер.

— А давно ли вы из госпиталя выписались? — спросил Сергей.

— Позавчера. На родину отправляют. Барнаульский я сам, трое ребят у меня. Старшему Мишке восьмой год пошел. Вернусь домой, а какой я теперь им кормилец!. Да и лошадь перед самой войной пала. А в крестьянстве без кобылы хоть вой! Раньше я плотничать мог, тоже в хозяйстве большая подсоба была, а сейчас как с одной ногой на сруб влезешь? Да и правая рука не шибко сгибается, — у локтя пулей пробита. А ведь я, господин студент, в своей деревне, скажу не хвастаясь, лучший плотник был… Да, был! А за что, спрашивается?! За какого чорта лысого ногу потерял? Увечье получил? А?! — инвалид сплюнул и злобно выругался.

Всё, что сейчас он говорил, целиком подтверждало слова Павла о войне.

— Так вот теперь, господин студент, надо думать да гадать, — как дальше жить? А брата у вас, случаем, нет? — спросил инвалид Сергея, когда они свернули на Монастырскую улицу.

— Нет; а что?

— У нас в роте офицер один был молодой — прапорщик Соловьев. — Очень личностью на вас похож. Он кой-чего нам объяснял!.

— А что же именно?

Инвалид замялся на какое-то мгновение, но, еще раз посмотрев на Сергея, решился.

— Да насчет этой самой войны. Кому, значит, от нее выгода. Ну и, конечно, про то, как на эту войну силком народ гонят. А на кой лях она народу нужна!.

— Всё, что он сказал вам, это истинная правда. Вы верьте ему, — горячо отозвался Сергей, чувствуя невольную симпатию к этому молодому и совсем незнакомому ему офицеру.

— Я об этой правде, господин студент, еще раньше, до их благородия листок читал, — понизив голос, поделился инвалид.

«Что же это ему за прокламация попала? — подумал Сергей: — Сибирского Союза или Томского Комитета?!»

— А дело было, господин студент, так: в середине марта взяли меня на войну. Сформировали, значит, у нас в Барнауле эшалон. Показали солдатам, как винтовку держать, и повезли нас в Маньчжурию. Извините, устал я немножко. Передохнуть надо!..

Они остановились, и инвалид, сняв с головы папаху, вынул осторожно оттуда спрятанную папироску и с наслаждением закурил ее.

— Хотел после переклички выкурить, да вот не утерпел, — улыбнувшись по-детски, признался инвалид.

И от этой доверчивой простодушной улыбки желтое, измученное лицо его похорошело и словно даже помолодело.

«А я его с первого взгляда за пожилого принял, — подумал Сергей, — а ведь он совсем молодой. Видно, так его состарила война!»

— Ну, вот теперь можем дальше идти, — сказал инвалид, докурив почти до самого мундштука папиросу. Он кинул окурок в наметенный около тротуара высокий сугроб и, опираясь на костыли, пошел опять рядом с Сергеем.

Привыкший ходить быстро и широким шагом, Сергей старался сейчас идти медленно, в ногу с инвалидом.

— Ну так вот, погрузили, значит, нас в теплушки и повезли в Маньчжурию, — продолжал свой рассказ инвалид. — Поехали! И как только подходит наш поезд к большой станции, там уже, глядим, толпа стоит: господа всё, барыни разные, гимназисты, простого народа, скажу прямо, было почти не видать. На станции флаги висят, музыка играет, публика «ура!» нам кричит, шапками, носовыми платками машет, а гимназисты царский портрет держат. Вон как нас любят! Ну и мы, значит, в ответ, как дурачки, рады стараться: «У-р-р-рааа!» — Инвалид поправил съехавшую на глаза папаху и сказал, зло усмехнувшись: — Вот в таком шуме, и как ровно в угаре, ехали мы до самого почти Владивостока!.. А может быть, вам, господин студент, всё это и слушать неохота?

— Что вы, пожалуйста, рассказывайте, — попросил Сергей. — Я ни одного вашего слова не пропустил.

— Ну раз так, тогда слушайте. Так вот, значит, как поезд остановится, сейчас же барыньки начинают солдат иконками и крестиками оделять, чтобы на войне японская пуля не взяла. Тьфу ты, господи, и смех и грех! А на одной станции, верите ли, в теплушку к нам какой-то барин залез и стал с солдатами целоваться. «Братцы, — кричит, — помните, за что воевать едете, — за батюшку-царя, за православную веру, за отечество! А на япошек, — кричит, — вам плюнуть и растереть. Вы, братцы, — орлы, вы всех япошек в неделю расколышматите!» Эх, отправить бы его самого туда, гладкого борова!.. Ну вот, господин студент, и до места дошли, — сказал инвалид, остановившись у ворот углового каменного дома, где помещалась команда выздоравливающих. — А листок этот самый я на станции Иркутск получил. Какая-то одна молоденькая барышня солдат табаком оделяла ну и мне перед самым отходом поезда пачку махорки сунула. Развернул я ее, а там листок. И всё как есть в нем, — насчет войны напрямик написано. А в самом конце листка, значит, такие слова.

— Долой войну и самодержавие! Сибирский Союз РСДРП, — быстро сказал Сергей.

— Во-во! — зашептал обрадованный инвалид. Он хотел было что-то рассказать еще Сергею, но в это время из ворот дома вышли два чернобородых солдата, похожих друг на друга, словно родные братья.

— Евстигнеев, — позвал один из них. — Тебя только что выкликали. Иди на поверку скорей.

— Ну, счастливо оставаться, господин студент, — сказал Евстигнеев. Откозыряв, он скрылся в воротах дома, тяжело припадая на своих новеньких желтых костылях.

«Сколько горьких жениных слов, а может быть и попреков, ждет его в деревне! — подумал с грустью Сергей, глядя ему вслед. — Все заботы о семье лягут теперь на бабьи плечи. С самого утра до поздней ночи будет она одна бессменно ворочать всю тяжелую мужскую работу в поле да ездить в лес за дровами, ухаживать за скотиной, работать на огороде, а дома шить, варить и убирать. Одурев и выбившись из сил от этой каторжной жизни, побьет не раз она под горячую руку ни в чем не повинных ребятишек и обзовет всердцах дармоедом своего калеку мужа, того самого, что до этой проклятой войны был первым плотником на деревне».

И тотчас грустную мысль эту сменила другая. Нет, не напрасно солдат Евстигнеев читал листовку Сибирского Союза и слушал на далеких полях Маньчжурии правдивые слова молодого офицера о войне. Всё это запало глубоко ему в сердце, и семя уже дало ростки. Разве не захочет он теперь, вернувшись к себе в деревню, поделиться своими мыслями с такими же обездоленными, как и он сам, односельчанами? Но не только станет он плакаться и жаловаться на свою судьбу, — захочет и изменить ее! И там, в Барнауле найдутся люди вроде Павла Троянова, они помогут и научат бывшего рядового Третьего Сибирского полка Евстигнеева и его неимущих земляков — бороться за свои права и счастье.

СИБИРЬ — ДАЛЬНЯЯ СТОРОНА

До своей поездки в Томск Сергей знал о Сибири только понаслышке да из прочитанных книг. Поэму Некрасова «Русские женщины» он прочел впервые в четырнадцать лет. Поразившие его воображение строчки о страшном руднике, где закованные в кандалы декабристы рыли под землей золото, запомнились Сергею сразу.

О современных ссыльных, русских социал-демократах Сергей узнал от Ивана Никонова еще в Уржуме. В ссылке социал-демократы не сидели сложа руки, они не только организовывали тайные марксистские кружки, но и вели, при каждом удобном случае, агитацию среди населения.