Заветные желания (СИ) - Ольховский Даниил

— Ладно, черт с тобой. Вы как, генерал, может хоть вы компанию составите?

Гордолин сперва тяжело выдохнул, всем видом указывая, насколько он порой терпеть не может подобное детское похабное поведение своего воина. Но затем также вспомнил, что он — просто такой человек, и встретил его отцовской улыбкой.

— Нет. Но спасибо за предупреждение.

— Ну и хер с вами. Вы только на моей могиле меня поддержите, и то я не уверен. Пойду к парням, хоть они меня поддержат, я надеюсь.

Фарбул попрощался с товарищами и вмиг устремился из зала. Видать, так соскучился по трактирам, что даже звук закрывающейся двери из ратуши прозвенел по всему зданию. Гордолин задумался о чем-то — тер свою бороду и иногда грыз фалангу большого пальца, дышал тяжело. Иво посмотрел в зеркало, подумал, что может заметить Ордовика, выжидающего его. Но старика-изгнанника не обнаружилось.

* * * * *

— Выглядишь замученным.

Изгнанник уселся напротив генерала. Сразу и не расслышал сказанного.

— Разве? Думал, вполне естественный вид.

— Для того, кто охотится на бессмертных и каждый день рискует собственной шкурой? Вполне.

Гордолин усмехнулся, затем, до этого находящийся в достаточно скованной и напряженной позе, уселся намного удобнее, распластавшись всей массой своего тела и отбросив руки по бокам.

— Давненько мы с тобой вот так не сидели, — Гордолин прервал тишину, — когда был последний раз? Пару лет назад?

— Что-то около того.

Гордолин чавкал скопившейся в полости рта слюной, но смотрел с особым пристрастием на изгнанника. В его взгляде прослеживалась та незаметная, но искренняя мужская любовь и привязанность. В первую очередь, к сыну, а потом уже к человеку.

— Так чего же ты ждешь? Рассказывай!

— Что рассказывать? — Иво скривил губы в улыбку. Получилось не очень.

— Как что — все. Хочешь сказать, за годы с тобой ничего не приключилось? Да ни за что не поверю, что у тебя все было спокойно и тихо, Иво.

— Да с чего бы?! — бауманец усмехнулся.

Гордолин перед тем, как сказать, показательно прокашлялся и указал пальцем на бауманца.

— Как минимум с того, что мечник, что никогда не снимает свой черный плащ, сидит предо мной в разукрашенной пестрой свитке. Ты демонов решил теперь радовать красивыми одеяниями? Или со свадьбы сбежал какой? — медведь засмеялся с последующим рычащим вздохом.

Иво склонил голову и выдавил нелепую улыбку.

— Старые вещи изорвались. Пришлось надеть то, что было.

— Ай, всякое бывает. Я вон тоже, — Гордолин приподнял надетый на себя гамбезон, свежий и чистый, — старый куртец так износил, что там теперь только мыши могут жить. Пришлось вот заменить его, хотя тот я любил ой как сильно. Был удобный, красивый, в нем и в бой, и на парад, и на свадебку — универсальная этакая штука была.

— Да, я помню его, — Иво поерничал на стуле, — и помню его уже лет так десять. Хочешь-не хочешь, а за десять лет любая вещь износится.

— Это да. Правда жизни.

Они замолчали. В их молчании было что-то загадочное, неясное. Как будто они все равно общались, но ментально — понимали друг друга и без слов. Лишь взглядами иногда пересекались. И хоть сидели молча, Иво всегда понимал, когда Гордолин собирается что-то сказать — бауманский медведь всегда глубоко и громко вдыхал воздуха полную грудь перед любой фразой. Так и сейчас вдохнул.

— Я слышал новости с Вельдхейма.

Изгнанник напряг мышцы лица, ответить не успел.

— Знаю. Знаю, что не ты. Ты бы не смог.

Сразу же за напряжением пришло расслабление.

— Спасибо.

— За что? — Гордолин слегка наклонился вперед, по-отцовски улыбнулся.

— За доверие.

— Брось. Я слишком хорошо тебя знаю. Знаю, что ты ни за что не пошел бы против людей.

Генерал Баумании нехотя, но встал с нагретого уже места, сначала «размял все кости» — с возрастом приобрелась такая необходимость, после подсел рядом с Иво. Присел поближе, так, чтобы плечи едва касались друг друга. Он склонил голову, затем вновь вдохнул грудью и устремил медвежий взгляд в окно. Там что-то происходило, мелькало, как будто он смотрел на животных, запертых в вольере. И видя жизнь за окном, невольно выдавал довольную гримасу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Вас, изгнанников, кличут отродьями и монстрами. Не видят разницы между вами и демонами. А я считаю, что зря.

Он приобнял бауманца. Тот усмехнулся в ответ.

— Я бы на твоем месте так не думал. За великой силой приходит великая ответственность. И эту ответственность мало кто хочет нести.

— А что, с людьми все иначе?

Иво промолчал. Хотя Гордолин прекрасно понимал, что в этом молчании и кроется его ответ.

— За властью и возможностью всегда стоит грех. Возьми любое живое создание. Крестьянин властен над скотиной, и, только этот крестьянин возжелает — скотина сдохнет сразу. Графы и прочая голубая кровь властны над крестьянами, и стоит им захотеть, как головы простого люда полетят в выгребные ямы, а тела их обагрятся шрамами от розгов и кнутов. Короли же властны над всеми. Кто-то — пешки, кто-то — ладьи. Кто-то — королева. Но власть имеется над всеми. И любое пожелание, любой каприз будут исполнены.

Гордолин оглянулся назад, там стоял столик, на котором было много разных предметов. Но среди всякого хлама безделушек и не только искал генерал именно тот заветный кубок меду, причем Люстерского, считавшегося лучшим на всем континенте. И он нашел его — кубок хорошенько прикрывался корзиной с какими-то то ли военными, то ли административными документами. Быстро дотянувшись до него, светловолосый смачно отпил, да так, что по усам стекать начало. Без замедления он подал кружку изгнаннику. Тот выпил также, словно подражая своему, хоть и не настоящему, но отцу. Гордолин засмеялся, забирая кружку обратно в свои крепкие мужские руки.

— Все властны над жизнью кого-то, сын. Разница лишь в том, что ты властен над судьбой. Мы решаем, жить ли человек, вы же решаете, жить ли этой душе в принципе. Конечно, разница колоссальная, если смотреть на мир свысока. Но здесь, в моменте, какая разница? Что так тебя нет, что так. Я считаю, разницы никакой.

— Ты наивен, Гордолин, — Иво легко смеялся, — убей человека, животное или другого представителя разумной расы — он переродится. Изгони его же и на одно живое создание будет меньше.

Гордолин похлопал Иво по спине.

— Да, ты прав. Однако это и называется — смотреть на мир свысока, глобально. А в моменте все одинаково. Да и к черту это все, такие вопросы не для нас. Этим пусть занимаются философы, а не простой люд. Будь я при дворе либо при огороде — я всегда буду считать себя обычным пахарем…

— Как и я, — дополнял Иво, и слова его звучали тепло. Они отогревали именно душу старика-генерала.

— Ну так конечно — кто ж тебя вырастил-то!

Комната озарилась искренним громким смехом, таким «неопрятным» и небрежно мужским, моментами с прихрюкиванием.

— Вот с тобой всегда так — начнешь за одно, закончишь вообще за другое, — говорил Иво, как будто обижался, под конец отобрав кружку с выпивкой и сделав громкий глоток, словно он что-то с трудом проглатывает.

— Не соглашусь. Здесь же все пересекается. Кто-то должен успокаивать твой разум. Что до новостей про черного изгнанника…

— Меня не напрягает. Ни капли.

Гордолин облегченно посмотрел изгнаннику в глаза, морща все свое лицо.

— Если так, то это только радует. Хоть и слава твоя далеко не светлая. Знаешь, мне постоянно снились кошмары, раньше не так часто, а сейчас — постоянно. В них мы идем вместе, даже не знаю куда. Ты, как обычно, идешь, а руку на рукояти меча держишь, всегда готовый к бою. И на протяжении всего сна мы куда-то идем и лишь изредка перекидываемся словами. А под конец я остаюсь один — ты куда-то испаряешься, прям вмиг, даже не успеваю понять когда. Я оборачиваюсь, а вокруг пустота. Оборачиваюсь вновь, а передо мной ты стоишь, только уже не живой. Глаза — пустышки. Как будто… Ох, прости за такие слова, но как будто ты был изгнан. Я не знаю, как это выглядит, как это происходит, но подобные ощущения, что я потеряю не только тебя, а еще и твою душу — они пугали, Иво. Да и пугают. Признаться честно, наши с тобой огромные разлуки тяжело переносятся.