«Странная война» в Черном море (август-октябрь 1914 года) - Денис Козлов

Итак, в ходе оперативного планирования на Черноморском театре в 1906-1914 гг. при сохранении неизменной цели действий, заключавшейся в завоевании и удержании господства на театре, способы ее достижения претерпели принципиальные изменения. В первые годы после окончания войны с Японией для обеспечения благоприятного оперативного режима предполагалось воспрепятствовать проникновению в Черное море неприятельского флота, будь то турецкого или коалиционного, путем захвата проливов или блокады Босфора. При этом наступательные действия в предпроливной зоне характеризовались Морским генеральным штабом (во всяком случае, влиятельной группой операторов — сторонников «похода на Константинополь» — М.И. Каськовым, Е.Н. Квашниным-Самариным, А.В. Немитцем и др.) как «главная» и «единственная» операция и «природная задача» Черноморского флота. В последние же предвоенные годы изменение соотношения морских сил не в пользу России привело к преобладанию точки зрения о «недействительности операции закупорки Босфора»{56}. В результате, как писал А.Н. Щеглов, «ясная историческая цель начала все более тускнеть и наконец вовсе поблекла»{57}. Суть замысла «плана операций» эволюционировала от стремления упредить флот противника, то есть пресечь его вход в Черное море, к идее нанесения неприятелю поражения в эскадренном сражении на позиции вблизи Севастополя.

Черноморская эскадра в море. В кильватер линкору «Евстафий» идет однотипный «Иоанн Златоуст»

Отметим, что наши выводы вполне корреспондируются с периодизацией предвоенной «политики России в проливах», предложенной профессором К.Ф. Шацилло. Последний выделяет три «ясно заметных этапа» российской политики в «Босфорском вопросе». Первый этап (конец 1907 г. — весна 1909 г.) характеризовался активизацией политики Санкт-Петербурга, обусловленной главным образом соглашением с Англией, заключенным летом 1907 г. Основным содержанием второго этапа (апрель 1909 г. — конец 1911 г.) стал отказ от активной политики в Балканском регионе. Наконец, на третьем этапе обозначилась тенденция возвращения к силовой политике в отношении Турции, однако изменение режима проливов откладывалось на сравнительно отдаленное будущее (1917-1919 гг.) и мыслилось уже не как военное или политическое единоборство с Османской империей, а как один из актов общеевропейской войны{58}.

Безусловным положительным достижением российского Морского ведомства следует полагать почти ежегодную корректировку планов применения флота с учетом изменений военно-политической обстановки в регионе, что придавало оперативному планированию известную гибкость. Серьезнейшим же недостатком в деятельности Морского генерального штаба стало отсутствие к началу военных действий утвержденного оперативного плана Черноморского флота, что поставило его командование в весьма затруднительное положение.

Особого внимания заслуживают последствия снятия с повестки дня вопроса о проведении десантной операции в районе Босфора, которое было, по существу, окончательно оформлено решением особого совещания, созванного по инициативе министра иностранных дел 8 (21) февраля 1914 г.{59}. На наш взгляд, «сухой остаток» состоявшихся на совещании прений аккумулирован в словах помощника начальника Морского генерального штаба капитана I ранга Д.В. Ненюкова: «Самая возможность десантной операции отпадает, пока наши морские силы не приобретут перевеса».

Оставив в стороне общеполитические, культурно-религиозные и иные аспекты проблемы «возвращения креста на Святую Софию», отметим важное обстоятельство военно-экономического характера. Отказ от планов овладения проливами в случае войны с Турцией неизбежно вел к прекращению российских экономических перевозок через Босфор и Дарданеллы, которые имели колоссальное хозяйственное значение. Накануне войны через Черное и Азовское моря осуществлялось 44,1% внешнеэкономического оборота страны, причем особенно велика была роль южных морей в российском экспорте, так как именно причерноморские губернии являлись основными производителями зерна и муки — главной экспортной статьи. Не следует приуменьшать роль этого торгового пути и для российской добывающей промышленности — Донецкого каменноугольного бассейна, Кавказского нефтепромышленного и рудоносного районов{60}. Достаточно сказать, что в 1913 г. через порты Черного и Азовского морей было вывезено товаров на 630,4 млн. руб., что составило 56,5% российского экспорта{61}. Зависимость экономики России от бесперебойного мореплавания через Босфор и Дарданеллы была наглядно продемонстрирована во время итало-турецкой войны 1911-1912 гг. и Балканских войн 1912-1913 гг., когда проливы временно закрывались Портой. Это, как выразился капитан I ранга А.Н. Щеглов, состоявший в то время морским агентом в Турции, «подняло вопль по всей России»{62}. По подсчетам российского Министерства финансов, паралич хлебной торговли наносил стране ежемесячные убытки в размере около 30 млн. руб.{63}.

Кстати, закрытие проливов создавало множество проблем и для союзников России. В годы мировой войны, лишившись основного источника снабжения зерном, государства Антанты вынуждены были импортировать его главным образом из США и Аргентины, что, естественно, многократно увеличивало протяженность экономических коммуникационных линий и делало их весьма уязвимыми от воздействия неприятельских военно-морских сил. Последнее обстоятельство, по наблюдению германского историка Э. Хайделя, стало «существенной поддержкой для подводной войны»{64}. Наконец, с закрытием проливной зоны Россия лишалась наиболее удобного пути получения военных материалов от союзников.

Несмотря на очевидные последствия такого положения, весьма опасные с точки зрения обеспечения экономической безопасности государства и поддержания его способности вести войну, важность этой проблемы не была в полной мере осознана высшим государственным и военным руководством. «Задача завладения Босфором для обеспечения наших морских сообщений через проливы (выделено мной. — Д. К.) ни правительством, ни Главным управлением Генерального штаба нашему Морскому ведомству ни в какой форме перед войной и не ставилась», — свидетельствует А.Д. Бубнов{65}. В самом же Морском генеральном штабе полагали возможным перевести вопрос о захвате проливов в практическую плоскость в лучшем случае к 1918-1919 гг.{66}.

Важно иметь в виду и то, что отказ от проведения каких-либо заблаговременных (в мирное время) подготовительных мероприятий к десантной «экспедиции» привел к тому, что в ходе войны, когда идея проведения операции была вновь поставлена на повестку дня, многие проблемы организационного, технического и иного характера приняли весьма серьезный, а в некоторых случаях неразрешимый характер.

Глава 2.

Оттоманский флот на пороге мировой войны

С началом Первой мировой войны — 21 июля (3 августа) 1914 г. — турецкое правительство объявило о своем нейтралитете{67}, однако эта декларация имела не более чем формальный характер. Османская империя готовилась взяться за оружие и извлечь из разгорающегося общеевропейского военного конфликта свои выгоды — об этом говорили сведения, поступавшие с берегов Босфора в Россию как по разведывательным, так и дипломатическим каналам.

20 июля (2 августа) командующий флотом Черного моря адмирал А.А. Эбергард телеграфировал морскому министру генерал-адъютанту И.К. Григоровичу: «Из перехваченной радиограммы: Турция объявила полную мобилизацию и примкнула к нашим противникам. От посла ни слова. Прошу сообщить отзыв министерства иностранных дел»{68}. В тот же день великий визирь (глава Высокой Порты — оттоманского правительства) принц Сайд Халим-паша заверил российского посла в Константинополе М.Н. Гирса в том, что мобилизация ограничена сосредоточением войск во Фракии и на Босфоре, то есть направлена исключительно против «возможного движения» Болгарии. Однако турецкий сановник явно лукавил: вектор внешнеполитического движения Османской империи к этому времени вполне определился. В тот же день в резиденции великого визиря Сайд Халим-паша и германский посол в Турции барон Г. фон Вангенхайм в присутствии младотурецкого триумвирата (Энвер — Талаат — Джемаль) подписали тайное соглашение, обязывающее Порту объявить войну России, в случае если Петербург вмешается в австро-сербский конфликт и Германия выступит на стороне Австро-Венгрии{69}. Одновременно турецкий военный министр и по совместительству начальник генштаба Энвер-паша подписал конвенцию, по существу передающую оттоманскую армию под германское командование{70}. Поэтому последовавшее 23 июля (5 августа) обращение Энвера к российскому, а затем к великобританскому и французскому послам с предложением военного союза в обмен на гарантии возвращения Турции Западной Фракии и островов в Эгейском море было не более чем отвлекающим политическим маневром.