Большая охота (сборник) - Борис Касаев

– Ладно, – сказал, вздыхая, Чемоданов. – Идемте…

Сначала они навестили начальника караула, а после, в сопровождении разводящего, проникли тайной тропой через часовые посты к забору, заросшему лопухами.

Возле секретной дырки группа остановилась и прислушалась.

– Ну, мне пора, – донесся из-за забора воркующий голос Новичкова. – А ты беги, не то опоздаешь на последний автобус.

Майор радостно встал на карачки, просунулся в дырку, зашипел торжествующе:

– Ш-ш-ш-уточки ш-ш-утишь, щ-щенок? Кастрирую!

…Только старшина Чемоданов, разводящий, часовые да звездная ночь были свидетелями кастрации: впереди бежал, подпрыгивая, Новичков, за ним гнался майор, периодически попадая в цель своим правым, до блеска начищенным ботинком. Мчались они в сторону технической территории, где вот-вот должна была начаться боевая работа.

Если об этой самоволке, не дай бог, узнают «батя» и политотдел – тогда пиши пропало: наша третья рота моментально очутится по всем показателям на самом последнем месте. Это отлично понимали все: и смущенный Новичков, и радостно-взволнованный Хохлачев, и раздосадованный старшина Чемоданов, и разводящий, бежавший трусцой последним…

Боевую работу мы провели на отлично! Но космонавт Владимир Комаров, пилотировавший «Союз-1», при посадке погиб.

…Осенью Новичков получил «дембель» и женился на Ритке…

Папашка

После шумного гулянья, после лихого катанья к Полярному Кругу зажили молодые счастливо. Серега Маринку на руках носит, Маринка Серегу лаской одаривает, родители по магазинам бегают. Тут парню в армию идти. Увезли Серегу за дремучие леса, за синие реки – на пограничную заставу. Надели на парня солдатскую форму, дали в руки ружье и велели Родину охранять.

Ходит Серега в дозоры, ловит шпионов, а по ночам снится ему молодая жена. Ну, нельзя сказать, чтоб всю ночь только жена. Родная установка подготовки газа порой снилась и коллеги-операторы. Но Маринка все же снилась чаще: раз десять за ночь. Само собой письма. Он – ей, она – ему. Однажды известила: беременная уже!

Нельзя сказать, чтоб новость эта застала Серегу врасплох. Внутренне давно подготовился. Но все же! Охватила пограничника эйфория, а командование посулило произвести для солидности в ефрейторы. Хотя старшина роты после третьей обмывочной рюмки пообещал сержантские погоны.

В один прекрасный день вызвали Серегу в штаб и предложили сплясать гопака. Начальство широко и загадочно улыбалось и бумажку в руках теребило. А то не простая бумажка – то телеграмма с известием – тройня родилась!

– Ну, ты и плодовитый папашка, трех пацанов родил! – с восхищением отмечая бравый вид солдата, восхитился «батя», начальник заставы. – Отслужил свое, домой собирайся!

…Вернулся сияющий ефрейтор в родимый дом!

Инспекторша загса расчувствовалась:

– Надо же, три дитенка! В городе многодетных детей почти не осталось. Просто необыкновенная история!

…У Сереги все в норме. Добывает газ, недавно квартиру получил. Живут душа в душу. Спит он теперь без сновидений – с пацанами не заскучаешь!

Но недавно привиделось: он с автоматом в дозоре. А рядом Маринка с коляской, где спят сыновья…

Воскресный день

Дядькин проснулся.

Тикал будильник. Мурлыкал динамик.

Дядькин широко зевнул, потянулся и повернул голову.

Жена спала. «Дура», – с удовольствием подумал Дядькин. Он сполз со скрипучей кровати, подошел к окну и посмотрел на Петербургский проспект.

По проспекту ездили машины и ходили люди. Дядькин еще раз широко зевнул – делать было нечего. Подумав, Дядькин пошел на кухню. На кухне урчал холодильник. Справа стоял стол, слева – газовая плита. На столе красовалась тарелка с холодцом. Возле тарелки сидел кот и ел холодец.

Дядькин взял вилку, сказал: «Брысь!» – и поел холодца.

Холодильник выключил мотор и зашипел по-змеиному.

Дядькин подумал и полез в холодильник. На верхней полке лежало сало с чесноком, внизу виднелись апельсины. Дядькин почесал затылок и выбрал сало.

Кот снова сидел на столе и ел холодец. Дядькин прогнал кота, отрезал кусок сала, сделал бутерброд и, жуя на ходу, направился в сортир. В унитазе журчал ручеек. Дядькин сидел, ел бутерброд и рассматривал большую картину, приклеенную к туалетной двери. На картине были показаны голые ляжки с надписью «Маша Распутина».

В спальне завозилась жена.

– Сема, ты где? – громко спросила она.

– Тут я, – буркнул Дядькин и сплюнул.

– Поставь чайник!

Холодильник опять урчал. На столе сидел кот и ел сало. Дядькин прогнал кота, включил газ, полез в холодильник и взял апельсин.

– Сема! – громко позвала жена.

– Чего? – отозвался Дядькин.

– Иди что-то скажу!

Дядькин пришел:

– Чего?

– Почеши спинку – скажу.

Дядькин почесал.

– Спину мыть надо! – съязвил Дядькин.

– Кто б помыл, – обиделась жена. – Спишь, как боров.

– Сама корова, – ответил Дядькин и поглядел в окно. По проспекту ездили машины и сновали люди. Дома стояли строго в ряд, вверху висело солнце. Жена, кряхтя, встала и пошла умываться. Дядькин нацепил пижаму и подался в гостиную. Справа стоял шкаф с посудой, слева – телевизор. Вверху висела люстра.

– Сема! – донеслось из ванной.

В ванной стояла голая жена с мочалкой.

– Потри спинку!

Отчаянно засвистел чайник. Дядькин бросился на его зов. На столе сидел кот и ел холодец. Дядькин заварил чай и поел холодца.

Пришла жена. Она расставила тарелки, вынула из холодильника холодец, сало.

– Порежь хлеб и пойди умойся, – сказала она.

Дядькин почистил зубы и глянул в зеркало.

Из зеркала на него смотрела небритая физиономия. Дядькин побрился, умылся одеколоном, снял пижаму, надел бостоновый костюм и вышел из квартиры.

– А жрать?! – крикнула вдогонку жена.

Дядькин вытащил из почтового ящика газету и вышел на крыльцо. Возле дома росли деревья, бегали дети и собаки. Дул ветер.

Дядькин прошелся несколько раз мимо крыльца и вернулся в дом. Он снял бостоновый костюм, лег на диван и развернул газету.

– Сем, ну иди жрать! – крикнула жена.

Дядькин отложил газету. Жена сидела за столом и ела холодец. Кот жадно смотрел на сало. Дядькин поел холодца и попил чаю.

– Вроде получился холодец, – сказала жена. – А в тот раз – не получился.

– В тот раз, – возразил Дядькин, – ты забыла положить соль, а не чеснок. Холодец был несоленый.

– В тот раз, – парировала жена, – я забыла из-за тебя положить чеснок. Я расстроилась из-за тебя, обормота, и забыла!

– Корова, – сказал Дядькин и лег на диван. Он взял газету и прочитал заметку о страшном случае, происшедшем в дельте Амазонки: у вождя местного племени крокодилы сожрали вождицу.

Дядькин задремал, и ему приснился сон: крокодил жрет вождицу, а из пасти чудовища звучит: «Сема! Ты куда двести рублей задевал?»

– Куда-куда! – сказал Дядькин, проснувшись. – Апельсины купил!

– А-а-а, – ответила жена. – Иди смотреть «К барьеру!», как Жириновский катит бочку на Немцова!

– Ну их к лешему! – сказал Дядькин. Он снял пижаму, надел бостоновый костюм и вышел из квартиры. По двору бегали дети и собаки. Дул ветер. Дядькин прошелся несколько раз мимо крыльца и возвратился в квартиру. Он снял костюм, влез в пижаму и пошел на кухню.

На столе сидел кот и ел сало. Дядькин взял вилку и поел холодца. Затем он подошел к окну посмотреть на Петербургский проспект. Там сновали люди и ездили машины. Дома стояли чинно в ряд. Висело солнце.

– Перекусить бы чего! – громко сказал Дядькин.

– Можно и перекусить! – отозвалась жена.

Они пошли на кухню, прогнали кота, поели холодца с салом, попили чаю.

Потом Дядькин сходил в сортир.

– Покемарю малость! – крикнул он жене, выходя из туалета.

– Покемарь! – отозвалась жена.

Дядькин завалился на диван, укрылся газетой и захрапел.

Ему снился…

Впрочем, когда храпится – ничего не снится!

Воскресный день разгорался…

Гриня – большевик

I

Бухнулся гроб. Народ вздрогнул.

Очередной вождь почил в бозе.

О смерти Брежнева пламенный партийный журналист Гриня Чечорин узнал на высоте десяти километров. Он летел в Тюмень на партактив. Вдруг забормотало бортовое радио, и передали правительственное сообщение.

Самолет замер… Посещавшие Новый Уренгой столичные публицисты благоговейно закатывали глаза: «Генеральный сказал…», «Генеральный подчеркнул…»

«Генеральный» звучало как «Верховный».

За 18 лет своего правления Брежнев прочно укоренился в нашем сознании как символ несокрушимости. Люди рассуждали здраво: раз он Генсек, значит, – не последний дурак, значит, кое-какая «мебель» в его котелке имеется.

Года за два до смерти генсека побывал Чечорин с группой журналистов на приеме у болгарского посла. Болгары показали посольство, накрыли стол. Было двенадцать тостов. Первый тост, «за дружбу», (он продолжался полчаса), произнес посол Жулев. Почти ежеминутно он поминал добрым словом Леонида Ильича. Вторым поднял бокал представитель отдела пропаганды ЦК партии, он долго прославлял Брежнева и Живкова. Третьим взял слово чиновник из Правления Союза журналистов, он рассуждал о великой роли Брежнева и Живкова в развитии второй древнейшей профессии.