Берестяная грамота - Юрий Иванович Когинов

остаётся одно: полицейские уж точно предатели, поэтому Иван Фридрихович и объясняется с Фроловым так хитро.

Иван Фридрихович обернулся к двери и словно только сейчас заметил ребят:

— Как здоровье, молодые люди, не болеем?

Капустка вывернулся из-за Серёгиной спины и уже раскрыл было рот, но Серёга ткнул его в бок.

«Сейчас ляпнет при Фролове, что после ночи, которую по приказу Клюге они провели в сарае, у него, у Мишки, в груди хрипит».

— Здоровье нормальное, — не вдаваясь в подробности, ответил Серёга.

Готман сел за стол, сомкнул длинные пальцы. Стали видны туго накрахмаленные манжеты с золотыми запонками.

— Я пригласил вас, чтобы объяснить: в течение двух дней можете быть свободными. Советую отсидеться в тепле. Да, да, морозы крепчают, молодые люди, а рисковать здоровьем в такое время грешно… Итак, всего доброго… Ступай, Капусткин. А Вавилова и Матрёнина прошу на минуточку задержаться. Поможете упаковать настенные часы. Прекрасный механизм с мелодичным боем, жаль, если с ним что случится…

Коля и Сергей влезли на стулья и осторожно сняли старинные, в чёрном лакированном футляре с замысловатыми завитушками часы. Фролов козырнул и удалился.

— Попрошу аккуратнее с механизмом, — наставительно говорил Готман, — английской работы вещица. У меня к точным и умным машинам, не скрою, слабость. Давайте их в мешок, так… Теперь оберните рогожей да бечёвкой прихватите… Ну, а я, молодые люди, по делам…

Часы лежали на длинном, приземистом столе. Совсем недавно за ним сидел Иван Петрович Мыльников, председатель райсовета. Всё в комнате оставалось таким же, как до прихода фашистов: стулья вдоль стен, два книжных шкафа, глубокие кожаные кресла. Только над столом теперь висел портрет Гитлера.

Из-под чёлки смотрели на ребят колкие глаза фюрера.

Серёга и Колька, став к портрету спиной, подвинули часы на середину стола. И тут они увидели стопку листовок. Одну из них только что читал вслух староста. Ребята взяли по листку, быстро пробежали текст. Это было сообщение Советского Информбюро.

Коля заметил, как задрожали Серёгины руки. Не выпуская листовки, Серёга покосился на дверь. Она была закрыта.

— Берём? — выдохнул Сергей. — Фашисты ничего не знают о листовках, а Готман… Он нарочно оставил нас здесь! Понимаешь?!

Колька глянул на дверь.

— Расстёгивай куртку! — приказал Серёга и сам, распахнув пальто, сунул за пояс, под рубаху, пачку листовок. — Остальные — твои.

Коля тоже запрятал пачку листовок под лыжную куртку.

— Теперь давай отсюда…

Серёга послушал у двери — тихо. Жестом показал Кольке, что можно выходить… И тут два нацеленных глаза Адольфа Гитлера снова с прищуром уставились на ребят.

— Что, видел, проклятый фюрер? Ha-ко, выкуси! — показал Серёга портрету дулю.

ФРОЛОВ УЗНАЁТ СЕРЁГУ

Зинаида жила в старом доме вдвоём с больным отцом. Мать её умерла года четыре назад, старшая сестра Вера эвакуировалась с детьми, с первой же партией рабочих стеклозавода, надеясь, что следом тронутся и Зинка с отцом. Но Тихон Ильич сильно занемог. Да и выехать к тому времени было уже не просто: станцию разбомбили, а другого транспорта в обрез.

У Сергея всё вышло по-другому. Его отцу, бригадиру шлифовщиков, приказано было с первым же эшелоном вывезти оборудование и дорогие, хранившиеся в заводском музее хрустальные изделия.

Уехали всей семьёй: отец, мать, Серёга, два младших брата — Славка и Витька. Но не прошло и полмесяца, как Сергей снова объявился в Дедкове. Сказал, что в Ельце отстал от эшелона, а куда эвакуировался завод, точно не знает, и вот теперь у него одна дорога — к бабушке, которой не под силу было уехать в дальние края. Коля и Зина не очень-то верили Сергею: видно, рвался Серёга ближе к фронту…

Когда ребята примчались к Зине, она, прочитав первые строчки сообщения о победе Красной Армии, охнула:

— Мальчики, да какие ж вы молодцы! Теперь — в город. На все заборы наклеим!

Она притворила дверь в комнату, чтобы не услышал отец, достала из кухонного стола тощенький мешочек муки.

— Зишка, положи на место! — приказал ей Серёга. — Я у бабушки крахмала раздобыл, из него и сварим клей. А муку для отца побереги. Ему поправляться надо.

Коля, обхватив голову руками, сидел над листовкой. Совсем свежий набор, и буковки почему-то удивительно знакомы. И вдруг вспомнил: да ведь это же шрифт их газеты «Дедковский рабочий». Такими же буквами весной было напечатано его первое стихотворение «Выше алые стяги!».

— Листовки печатали наши, дедковские! — выпалил Коля. — Значит, большая сила действует: у них и типография и бумага…

Здорово! Как здорово там, на фронте! «В результате начатого наступления группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…»

И в Колиной голове вдруг возникли слова, стали выстраиваться в строки: «И в той победе… В той победе доля есть…» Чья доля? Конечно, дедковских партизан! Тогда, может быть, так: «Мы, партизаны Дедкова, считаем, что в той победе наша доля есть»?

— Зишка, дай чернила и ручку! — потребовал он.

— Ты что, приписать хочешь? — Серёга накрыл листовку широкой ладонью. — Тебя же, дурья башка, по почерку узнают!

— Остынь немного. Тоже мне командир! — сказал Колька, но тотчас смутился, захлопал длинными пушистыми ресницами. Впервые в жизни он так разговаривал с Серёгой. — Я сам соображаю, что надо по-печатному. Смотри!

И написал внизу листка:

Враги бегут, поспешно оставляя

Орудья, танки, воинскую честь.

Мы, партизаны Дедкова, считаем,

Что в той победе наша доля есть!

Зина вскочила, обняла Колю. И тут же стала переписывать стихи на другую листовку.

— Ладно, валяйте, — снисходительно улыбнулся Серёга. — Только надо написать: «Мы, партизаны брянские…» И складнее и правильнее по смыслу будет: пусть фашисты боятся не только дедковских, а всех брянских партизан. И в целях конспирации хорошо. Раз написано «брянские», ищи-свищи ветра в поле, кто и где отпечатал листовки.

Колька не стал спорить, очень довольный своими стихами. Выходит, и он на что-то годится. Решили: пусть и о дедковских и о брянских партизанах будет в листовках, и пусть ещё другие слова впишет каждый, какие хочет, вроде «Смерть всем фашистам».

Всего листовок оказалось сорок семь штук. Их печатали на толстой бумаге, похожей на обёрточную, оттого и пачки были такие толстые. Но расклеить листовки оказалось делом нешуточным. Когда наконец у них осталось всего два листка, Серёга присел на приступок школы, отломил ледышку, жадно пососал.

— Надо бы ближе к фашистам налепить, — сказал он. — Возле штаба или ещё где… В общем, ждите меня здесь, я один прошмыгну.

Серёга, заложив