Берестяная грамота - Юрий Иванович Когинов

стула ладонью, проверил, не пыльное ли, и с наслаждением треснул Кольку по щеке.

Но всё это были цветочки. Ягодки им преподнёс сам Череп — комендант Клюге.

Как-то после разгрузки подводы поднялся переполох: недосчитались ящика с мясными консервами. Схватили ребят, как щенков, за загривки — и к Клюге. Какой скандал он поднял! Тонкие, в ниточку, губы дёргаются, бритая голова трясётся — ну вылитый череп, вроде того, что был в школе, в биологическом кабинете. И плёткой каждого… Потом заперли всех троих на ночь в сарай. Закоченели ребята чуть не до смерти…

А утром ящик с проклятыми консервами нашёлся. Но всё равно для острастки по распоряжению Клюге лишили «особую команду» хлебного пайка на целый месяц.

Конечно, Серёга не спустил Черепу. Вбил на мосту через речку Лавровку два толстенных гвоздя с заточенными остриями. И как только поехал комендант на своей серой легковушке, так и проколол шины. Опоздал на какое-то важное совещание к начальству и такой разнос получил, что неделю ходил чернее тучи.

Но обиду мелкой местью не утолишь. Ну разве не сволочь староста, удружил им работёнку! Сам предатель и других заставляет на фашистов спину гнуть. Умеют же такие, как он, изворачиваться, приспосабливаться…

Кто не знал в Дедкове Ивана Фридриховича Ротмана, вежливого, подтянутого! Идёт, бывало, по улице — сухой, высокий, направо и налево кивает: «Здравствуйте! Как ваше здоровьице?»

В те годы, когда в стране была частная торговля, Иван Фридрихович служил в фирме, которая продавала швейные машины немецкой марки «Зингер». Ходил по домам, доставлял по заказам машинки и потом не забывал их владельцев — заглядывал к ним, интересовался, как работает механизм и не надо ли прислать мастера для наладки или ремонта. Когда же частной торговли не стало, сам занялся ремонтом швейных машин.

Теперь официально должность Готмана именовалась «бюргермайстер» — бургомистр. Что-то вроде «старший над городским населением». Но немецкое слово было чуждо русскому уху. Поэтому в обиходе все, даже полицейские, называли Готмана старостой — проще и понятнее. Готман делал вид, что ему всё равно. «Лишь бы было послушание», — видимо, рассуждал он.

То, что происходил он из немцев, дедковцы давно забыли. Когда его предки приехали в Россию, никто не помнил. Лет, наверное, двести назад, когда фабрикант Мальцев основал стекольный завод. А теперь сказалась в Готмане кровь — всей душой потянулся к немцам! Хотя сам по имени Иван, да, выходит, не тот…

Только чёрта с два будут дедковцы плясать под дудку старосты — бургомистра!

Сергей — человек решительный. «Получил по заслугам Благодухов, и этому не спустим», — дал себе слово Серёга.

Колька и Серёга жили на Воронежской улице. Только Коля ближе к центру, а Сергей на другом конце, на Крупчатке — так звалась эта окраина города. А вот Зина Говоркова, тоже из шестого «А», та — на Буяновке, что к самому лесу подходит.

Теперь каждый вечер, когда Колька и Серёга возвращались с работы, Зина поджидала их у школы. Посмеивалась: «Укрепляем мощь великой Германии фюрера?»

Девчонка эта ребятам ни в чём не уступит. Она была и председателем совета пионерского лагеря, и лучшей гимнасткой школы, и даже стояла вратарём в футбольной команде Воронежской улицы. Ну, а язычок у неё!

Серёга злился. А она только пуще дразнилась. Серёга даже как-то её стукнул, да она изловчилась, схватила его за шею — и бух в сугроб!.. Сама она крепкая, лицо в веснушках, волосы огненно-рыжие, косичками топорщатся. В классе её побаивались.

Сегодня Сергей, поравнявшись с Говорковой, тронул её за руку и шепнул:

— Зишь, дело есть…

Зайдя за сарай, он распахнул пальто, дал Зинке и Кольке пощупать что-то железное и круглое во внутреннем кармане.

— Граната! — разом сообразили те.

— Догадливы вы, я смотрю, — процедил Серёга. — А может, догадаетесь, зачем я её раздобыл?.. То-то. Со старостой сегодня считаться пойдём!

Зина хлопнула в ладоши, а Коля покачал головой:

— Нас же, как котят, похватают!

— Дурья башка! Ты что ж, меня за Капустку-несмышлёныша принимаешь? Нет уж, в петлю я не собираюсь. У меня план что надо!.. Помните, как мы деда Митрофана на пасеке дразнили?

Года два назад ребята так подшутили. Осторожненько гвоздик в оконную раму Митрофанова домишки вбили, на нитке грузик подвесили и к тому грузу длинную нитку прицепили. И потянули её за собой в кусты. Дёрг-дёрг, в окошко стук-стук. Выбежит дед Митрофан — никого. Вернётся в дом, снова кто-то барабанит.

— Что, гранатой по раме тарахтеть будем? — не понял Колька.

— Раз трахнем — и всё! — засмеялся Серёга. — За бечёвку из кустов дёрг — и окно навылет… Мы же сами сегодня Готману шнапс носили. Значит, кто-то будет у него, перепьются, не поймут спьяну, кто да что. Понял теперь?

Зинка сдвинула брови — она так всегда делала, когда что-то обдумывала, — и, подняв лицо к Серёге, сказала:

— А ну рванули!..

Колька ничего не сказал, и от этого ему стало стыдно. Где-то в глубине души он чувствовал, ох как остро чувствовал, что Серёгин план — глупость. Но в то же время понимал и другое. Вот они с Серёгой просили Калачёва: «Возьмите с собой, мы тоже будем фашистов бить», а теперь получается, подвернулся случай показать себя, предателя проучить, и первым в сторону он, Колька Матрёнин. Какая тогда ему вера? Нет, он не трус. Уж если решили…

— Пошли, — произнёс Колька. — Только не спеши, осторожно надо, всё предусмотреть…

«ЧТО ЗА ШУТКИ, ГОСПОДА?»

Друг за дружкой прокрались они через пролом в заборе. Теперь только двор пересечь и… Вдруг тень наперерез. И голос знакомый:

— Замри!

Калачёв! В ватнике, в ушанке стоит, палец к губам приложил…

Выбрались назад через пролом, присели за сугробами.

— Так… — протянул Калачёв. — Не вынесла душа поэта?

Колька зарделся: поэт — вроде он. Но ведь Максим Степанович не знает, что Колька пишет стихи. Нет, это он обо всей их компании. Затею их угадал, что ли?

А Серёга по-своему расценил слова Калачёва.

— Вот, граната у нас. Теперь вместе с вами…

Если бы на дворе было светло, ребята наверняка бы увидели, как помрачнело лицо Максима Степановича. Ох, как ему хотелось сейчас скомандовать им: «Кругом марш!» Да ещё прибавить такие слова, чтобы надолго отбили охоту к безрассудным затеям. Окажись он пятью минутами позже у дома Готмана, и свершилось бы непоправимое…

Но ведь у ребят были свои планы, у Калачёва — свои.

«Приказать им немедленно уйти, — подумал Калачёв, — не