Берестяная грамота - Юрий Иванович Когинов

послушаются. Притаятся где-нибудь рядом, а потом, не зная, что к чему, придумают такое!.. Нет уж, если ребята решились, надо их брать в помощники. А мне Зинаида и впрямь пригодится. Для конспирации с ней удобнее…»

— Ребята, дело у меня посерьёзнее вашего, — сказал Максим Степанович. — Вижу: довериться вам можно. Отползайте-ка к Лавровке и там ожидайте Зинаиду. А мы с ней…

Зинка, несмотря на то что характером решительная, поначалу растерялась, когда вошла с Калачёвым в сени и услышала из комнаты гул голосов.

— Проходи, проходи, Степаныч! — Готман прямо с порога потащил Калачёва в комнату.

За столом, уставленным тарелками, сидели двое.

— Э, да я не в урочный час… — протянул Калачёв. — Только уж просим прощения. Жена, понимаете, совсем житья не даёт. Сходи да сходи, говорит, к Фридриховичу за швейной машинкой. Ведь, говорит, обещал и деньги уже уплатили. Вот и дочку со мной отрядила. Не вертайтесь, говорит, без машинки!

Готман расправил седые пышные усы, огладил жилетку.

— Всё будет честь по чести. Есть, есть у меня один экземплярчик. Собственный. Ещё от старых добрых времён, зингеровский! Сейчас достанем машиночку из потайного уголка. Прятать, прятать, господа, надо всё. Не ровен час, бандиты из леса нагрянут. Так-то… А вы пока с дочуркой присаживайтесь. Что бог послал, отведайте вместе с господами из Брянской управы.

«Господа» — один чернявый, вёрткий, другой с рыхлым широким лицом — видать, уже изрядно приложились к угощению. Задвигали стульями, освобождая место неожиданному гостю.

— Так это как понимать, уважаемый, — начал вертлявый, наливая в стаканы самогон, — думаете своё швейное предприятие заводить?

Калачёв ухмыльнулся, не спеша ковырнул в тарелке вилкой, положил себе груздочков.

— С предприятием пока можно и повременить. Устоится новая власть, осмотримся малость… А сейчас вот их надо обшивать. — Максим Степанович показал на Зинаиду. — Да и на продажу, на обмен кое-что приготовить…

— Правильно понимаете обстановку, — вступил в разговор рыхлолицый. — Только, скажу вам, надо спешить помогать новой власти. Ох как спешить!

Готман, раскладывая на тарелки гостей картошку с салом, кивнул в сторону Максима Степановича:

— Степаныч первым в списочке, который я вам передал, стоит. У меня на него виды ой какие надёжные! Перестраивать полицию по-новому он первый поможет…

— Простите, — перебил чернявый, — а происхождением своим каковыми будете?

— Самое типичное моё происхождение — из раскулаченных…

Перед тем как войти в дом старосты, Калачёв сказал Зинаиде, чтобы она ничему не удивлялась: «Что бы ни происходило, твоё дело — помалкивать». Но то, чему она стала сейчас свидетельницей, её озадачило. Как это всё понять? Издевается Готман над Калачёвым или медленно припирает его к стене? Тогда зачем же Максим Степанович сам пришёл в западню? Нет, тут была какая-то игра, суть которой Зина пока ещё не могла разгадать.

— Ну что ж, — поднял стакан Калачёв, — давайте тогда за будущее. От каждого из нас зависит теперь, как дальше жить.

— Истинно сказано, истинно! — подхватил чернявый.

Закусили. Рыхлолицый — видно, он был старшим — сказал, что жаль, не успели они свидеться нынче с немецким комендантом. Но завтра с утра непременно всё с ним обсудят, все кандидатуры желающих служить в полиции.

Заговорили о непобедимости германских войск и о том, что Красной Армии больше не существует. То ли захмелел Калачёв, то ли подумал, что брянские гости слишком пьяны, но только Максим Степанович о силе фашистского воинства так сказал:

— Да кто ж победит такую армию, где даже лошадей сахарным песком кормят? Нарежут соломы, попудрят её сладким и кормят.

Вертлявый перестал жевать, уставился на Калачёва, а его начальник хохотнул:

— Шутник! Только смотрите, не очень-то распространяйтесь. Здесь-то мы все свои, а не ровен час…

В дверь постучали. Калачёв встал и сказал Зине:

— Вот, дождались мы с тобой. Тут господа об осторожности говорить изволят, а для нас с тобой страшнее всего, коли наша матушка сама собственной персоной сюда прибудет. Где ж машинка, Иван Фридрихович?

Готман вышел в сени, и тотчас на пороге показался Ревок:

— Оружие на стол! Руки!..

Чернявый метнул глаза на Калачёва и Зинку:

— Что за шутки, господа?

Калачёв стоял уже у дверей, надевая шапку:

— Господ среди нас, если хотите, только двое. Остальные — товарищи. Да и вы — какие вы господа? Так, жалкие лакеи фашистов…

ВОТ ПОЧЕМУ СУМАТОХА

Курт и Макс обычно вставали чуть свет. На спиртовке готовили себе кофе, разогревали булочки и банки мясных консервов.

Бесцеремонное хождение, громкие разговоры и особенно запах кофе заставляли Кольку просыпаться раньше обычного. Они с мамой давно переселились на кухню: Елена Викторовна спала на печи, а Коля на раскладушке, которую пододвигал к самой двери, чтобы постояльцы, чего доброго, к ним не зашли.

Особенно нагло вёл себя очкарик: пожарче натопи печь, натаскай воды, вычисти его сапоги до глянца, чтобы в них, как в зеркало, можно было смотреться…

Конечно, обидно выполнять приказания врагов. Но подержать в руках ранец, покрытый рыжей телячьей шкурой, пощупать погоны и пуговицы, полистать журналы с глянцевыми красочными картинками — что ни говори, любому интересно. Это ж первые чужеземцы, которых видит в своей жизни Колька!

Вот Макс Лихтенберг. Возвратится из штаба, разложит на столе фотографии и смотрит на свою жену и троих ребятишек. Снята вся семья возле собственного домика из белого камня с черепичной крышей. И заборчик как игрушка, и травка во дворике подстрижена.

Колька заглядывает из-за спины Макса. Нет, никогда не видал Колян таких ухоженных двориков и таких уютных домов.

Мама не одобряет Колиного интереса к Максу и его фотографиям. Курта же она презирает, не считает за человека: «Не студент он, а безмозглое чудовище!»

Ворвался однажды этот Курт на кухню и швырнул в лицо Елене Викторовне газету «Речь». Её выпускали фашисты специально для населения оккупированных областей, потому она и печаталась на русском языке.

Елена Викторовна нашла отчёркнутую статью «На работу в Германию», и даже губы у неё побелели от волнения.

«Сегодня Брянский вокзал многолюден как никогда. Более 300 человек отправляются на работу в Германию. Привет великой Германии! Она предоставляет русскому народу работу. Русский народ, в свою очередь, показывает дружеское отношение к германскому народу…»

Курт осклабился, ткнул Елену Викторовну в грудь:

— Ты и фсе дедкоф женщин тоже поедут работ Германия! Ха-ха!..

«Вот, значит, как получается, — подумал Коля. — Пришли они к нам из своих ухоженных домов, наши собственные рушат и жгут, а людей насильно вывозят для работы на свою родину. Да ещё и врут при этом, врут о