Дымовое древо - Джонсон Денис

– Сержика с ним нету, так что пошёл он на хуй.

Они дружно принялись хаять лейтенанта на все лады, а он тем временем незаметно просочился внутрь и натянуто улыбнулся, сделав понимающий вид:

– Я бы вам посоветовал прекратить попытки меня наебать, – и бросил солдатам охапку пластмассовых дозаторов с тальком: тальк этот через четыре минуты превращался в слой слизи по всему телу, если посыпать им кожу, однако им пользовались все.

Лейтенант взял себе бутылку «колы» и сел отдельно от остальных, так же, как рядовой Гетти. Время от времени он подливал в горлышко бутылки ром из хромированной фляжки. В какой-то момент лейтенант обернулся ко всем, пытаясь напустить на себя вид человека, умудрённого житейским опытом, ткнул пальцем в Ковбоя и гаркнул:

– Ты! Знаешь ли ты, что такое «действительность»?

– Чего?

– Ответ неверный!

Таков был лейтенант, вот и всё – в основном, когда бывал пьян, а пьян он был почти постоянно; в других же случаях был он такой же молодой и по большей части бестолковый, как и все прочие.

Чуть позже он изрёк, глядя куда-то в пространство:

– Надо будет, выебу хоть старуху с косой. Но ни за что не стану целоваться со своей сестрой.

Ему никто не ответил.

Ковбой сказал:

– Он чё, поехавший, да?

– Какой?

– Поехавший.

– Какой-какой?

– Говорю, поехавший он, совсем чокнулся.

– Вот то-то и оно! В точку, братан! Это же Лейтёха-чокнутый!

Когда Лейтёха-чокнутый поднялся, чтобы уходить, он окинул взглядом сменщиков, в особенности – Фишера, высокого детину с передним зубом, сколотым во время игры в баскетбол, и сказал:

– Пока все не сдохнем, кино не закончится.

И вышел неуклюжей, шаткой походкой.

Потом они ещё какое-то время сидели, мало-помалу вводя новичков в курс дела:

– Так мы работаем на ЦРУ?

– Вы работаете на отдел «Пси».

– А отдел «Пси» работает на ЦРУ?

Один из новичков, Эванс, нализался в стельку и лишь повторял раз за разом одни и те же слова:

– Посмотрим правде в глаза. Посмотрим правде в глаза. Посмотрим правде в глаза…

– Ты хоть понимаешь, что происходит? Остальных из Третьей бригады сейчас живьём с потрохами жрут. Всех остальных из Двадцать пятой дивизии.

– Вообще-то, если кого-то жрут живьём, он же сдохнет.

– Заткнись. Но это верно. Они покойники, а мне бы вот очень не хотелось становиться покойником.

«Фиолетовый бар» был построен из бамбуковых шестов и тростника. Пол устилал слой чего-то типа соломы. Под ним – голая земля. Стен у заведения не имелось, только занавески из висюлек, разрисованные всевозможными линялыми картинками из жизни тропического леса – пальмами и горными хребтами. Когда на городок обрушивались ливни, бар защищала от затопления вырытая с трёх сторон глубокая канава. Это была, в сущности, просто довольно просторная хижина, обставленная складными столиками и стульями – вся мебель относилась к казённому имуществу Соединённых Штатов. На улице вырабатывал ток для нужд бара шумный электрогенератор. Вдоль западной стороны крутили головами вправо-влево, как бы следя за ходом беседы, три настольных вентилятора.

– Да. Да. Да. Давайте посмотрим правде в глаза.

– Выпьем же за «Фартовых засранцев»!

– Что за «Фартовые засранцы»?

– Все мы тут фартовые засранцы, потому что вывозим около пяти патрулей в месяц на полностью дружественной территории.

– Около раза в неделю, ага, а в остальное время просто не отсвечиваем.

– Это наша священная обязанность. Дай-ка мне бамбучину.

– Чего?

– Курева. Сиги есть? Чтобы курить. Курнуть охота.

– Ладно. Вы тут сигареты «бамбуком» зовёте?

– Вот ведь в чём засада: пока ты не на дежурстве, то тратишь своё же жалование – это реально ужасный недостаток.

– Потому что – я серьёзно – посмотрим правде в глаза…

Барной стойкой служил столик у морозильника. На нём стоял переносной проигрыватель, тут же имелась стопка пластинок и барная игрушка, называемая гелевой лампой – янтарного цвета банка, в которой можно было понаблюдать за непостижимыми, почти цикличными, но никогда не повторяющимися движениями светящегося жидкого воска в тёплом масле. Над записями властвовала девушка с красным педикюром. Заказы не принимались. Если спросить у неё, как её зовут, девушка отвечала: «Какое имя тебе нравится? Буду называться, как ты захочешь».

В воздухе тучами роились мошки и комары. Папа-сан гонялся за ними с мухобойкой и баллончиком инсектицида «Рейд».

«Туннельные крысы» напились и несколько раз по-братски проставились – отчего, впрочем, страху перед ними меньше не сделалось. Только один среди них был негром, но изъяснялись они все как настоящие угольки из гетто. Рассказывали всякую жуть. Философствовали. Мы ползём по туннелям, бог с нами, чёрт с ними. У каждой божьей твари есть свой туннель, чтобы по нему рассекать.[68] Они пили и пили, пока их глаза окончательно не утратили живой блеск, но по всем другим признакам было и не сказать, что они пьяны, разве что одному приспичило отлить, и он справил нужду, не расстёгивая ширинки и не вставая из-за стола – фактически прямо на свои же ботинки… Нечасто можно было тогда увидеть, как белые и чёрные зависают друг с другом… Люди ещё цеплялись за условности…

* * *

Минь понимал разочарование Шкипа, но события обрушились на голову, как тайфун, а фигура полковника, дяди Шкипа, заметно выделялась на окружающем ландшафте. Было логично искать убежища подле него. Если полковнику угодно было задвинуть племянника подальше – что ж, тем лучше. Благодаря полковнику юноша и сам больше не летал на реактивных истребителях и получил причину надеяться, что, может статься, переживёт войну. В настоящее время он водил только вертолёты, и только для нужд полковника. Он часто расхаживал в гражданской одежде и много свободного времени проводил в Сайгоне. Там у него имелась подруга, госпожа Кам, католичка, и по воскресным утрам он ходил с госпожой Кам на мессу, а воскресные вечера проводил у неё дома в обществе её многочисленной родни.

Полёты требовали концентрации, она выматывала мозг. Эта поездка в качестве пассажира чёрного «шевроле» ему очень нравилась. От тебя ничего не требуется – сиди себе, разглядывай испохабленные пейзажи по сторонам трассы 22 и думай о госпоже Кам.

Дядя Хао уже уведомил Миня, что мистер Шкип владеет вьетнамским. В силу этого обстоятельства они с дядей, везя американца в его новое жилище в районе Забытой горы, много не говорили. Минь ехал на переднем сидении, а Шкип – сзади, рядом с одним из своих ящиков. Дядя вёл: обе руки на руле, взгляд вперёд, на лице – глубокая сосредоточенность, рот приоткрыт, как у ребёнка. По чёрной крыше «шевика» барабанил дождь – гроза нагрянула из ниоткуда, как-то рановато в этом году. Дядя Хао попробовал завязать беседу по-английски, но мистер Шкип отвечал ему с неохотой.

– Наверно, нам лучше помолчать.

– Ах, друг мой Хао, – сказал Шкип, – этот дождь вгоняет меня в тоску.

Минь попробовал было и сам испытать свой уровень английского:

– Хорошо научиться радоваться в дождь. Тогда будешь много радоваться, потому что здесь часто бывают дожди.

По-английски это суждение прозвучало довольно глупо.

Дядя нажал на тормоза, и Минь мысленно подготовился к столкновению: прямо по курсу переходил дорогу водяной буйвол. Грузовой автофургон, ехавший навстречу, врезался в животное, а потом, похоже, отскочил, наткнувшись на его толстую шкуру, и остановился боком посреди разбитого дорожного покрытия.

Буйвол опустил голову, словно бы пытаясь что-то вспомнить, несколько секунд простоял неподвижно и сошёл с дороги в высокую траву, мотая рогами из стороны в сторону и покачивая задом – так, будто по бумажному пакету изнутри по очереди молотили два кулака. Хао обогнул заглохший автофургон, а зверь растаял за стеной дождевых струй.

Как только они съехали с трассы 22, начались плохие, почти непроезжие дороги, но пока дядя крутил баранку, они избегали участи завязнуть в грязи.