Муза художника - Паула Вин Смит

— И вот еще что. Сферой исследования Императора было европейское искусство девятнадцатого века. Когда я упомянул о вашей маленькой коллекции, у Михая аж глаза загорелись. Вы могли бы как-нибудь позволить ему взглянуть на картины?

Логан протягивает руку и хлопает Йона Алстеда по плечу, после чего продолжает свой путь в университет. Профессора в Логане, с его мускулистым телом и упругой походкой, и вправду выдает разве только портфель, но посол понимает: в нем говорит предвзятость. Хотел бы Йон обрести объективность и составить о Логане мнение, которое не основывалось бы на так глупо волнующем его факте, что у этого человека есть законные основания на обладание Маргарет.

Ему также известно о том, что, преподавая в университете, Логан работает в тесном сотрудничестве с членами румынской элиты, которые, принадлежат ли они сейчас к научному сообществу, армии или другим ветвям государственной власти, знают друг друга со студенческих лет. Таким образом, Логан находится в выгодной позиции, позволяющей ему узнавать подробности личной жизни членов партии, что можно использовать в своих целях, а также вычислять недовольных, которых можно склонить к сотрудничеству с Западом. Логан постоянно похваляется перед Йоном своими визитами в посольство США, где его препровождают в комнату, надежно защищенную от подслушивающих устройств, и просят передать всю собранную информацию. Пока Логан явно наслаждается процессом сбора и передачи секретных данных, Йон испытывает странное удовлетворение при мысли о том, что профессор даже не подозревает о скрытых усилиях собственной жены по оказанию помощи румынским диссидентам.

Продолжая свой путь, Йон видит на противоположной стороне улицы бригаду женщин с метлами в руках. На них серая униформа, головы повязаны косынками. Румыния гордится тем, что добилась полной занятости населения. Посол решает разузнать о судьбе профессора Нестореску по прозвищу Император, по крайней мере попытаться. Если его не бросили в тюрьму или сумасшедший дом, то могли сместить на какую-нибудь должность, гораздо более низкую, чем шофер.

Со своего места в зале Йон слушает, как президент Николае Чаушеску объявляет Тринадцатому съезду партии о том, что к двухтысячному году население Румынии увеличится с двадцати трех до тридцати миллионов человек. В его речи нет ни слова о стратегиях, направленных на достижение этого великолепного результата. Вместо этого со все возрастающим энтузиазмом президент расточает похвалы тем матерям-героиням, которые дарят республике по восемь, девять и более отпрысков, играя столь важную роль в воплощении в действительность видения прославленного будущего Румынии как полностью индустриализированной и независимой модели социализма.

Во время его длинной речи аудитория, состоящая из партийных чиновников и высокопоставленных иностранных гостей, по обычаю награждает президента длительными овациями. Получив сигнал от Елены Чаушеску, которая сидит в передней части зала, все поднимаются со своих мест и в течение нескольких долгих минут без перерыва аплодируют в унисон и скандируют лозунги: «Да здравствует Коммунистическая партия Румынии! Да здравствует Чаушеску!» пока миссис Чаушеску снова не занимает свое кресло, показывая остальным, что и они могут сесть.

Йон замечает, с какой неохотой выполняют все эти ритуалы другие иностранные дипломаты, которые словно проверяют, с каким опозданием они могут подняться и с каким опережением занять свои места вновь, чтобы не разжечь международный скандал. От него не укрывается и то, что посол США демонстративно остается сидеть на протяжении нескольких раундов аплодисментов. Потрогав пальцами дедушкину монету, Йон принимает решение последовать в следующий раз его примеру, жалея, что не додумался до этого первым. Йон надеется, что Копенгаген не будет возражать против маленького символического сдвига, принципиального отхода от протокола, в отношениях между их странами. Как и американский посол, он сидит на своем месте с ничего не выражающим лицом и симулирует рукоплескания, пока остальные не усаживаются. Это похоже на репетицию.

В тот день, когда Алстеды решают отправиться за подарками для родственников в Дании, в городе свирепствует зимняя непогода. Из-за того, что случилось сегодня в офисе, Йону трудно себе представить настроение, более неподходящее для походов по магазинам.

Утром он пришел на работу, проверил с Юльетой свой график на день и расположился читать телеграмму из Копенгагена, когда его отвлек звук громкого сморкания Хенрика Экерса. Звук был неприятным и продолжительным. Казалось, он сбил с ритма даже Юльету, чья печатная машинка обычно с надежным постоянством без умолку стучит большую часть рабочего дня.

Йон отложил телеграмму. Разумеется, он не стал ничего говорить Экерсу, который, должно быть, подхватил простуду. Теперь тот стоял в дверном проеме, выжидая. Он все еще не снял пальто. Система отопления в их здании была, конечно, не на высшем уровне, но и не так плоха. Йон кивком пригласил его войти, стараясь не показывать раздражения. Даже редкие волосы Экерса не были сегодня зачесаны на лоб, как обычно. Когда он заговорил, Йон мало-помалу понял, что атташе кратко излагает ему события прошлой ночи.

Как послу было известно еще до напоминания Экерса, новая национальная энергетическая политика предписывала периодические отключения электричества без предварительного уведомления. Так случилось, что два дня назад таким образом электричество отключили в одной из главных бухарестских больниц. Экерс получил эту информацию из достоверного источника — от врача, который предоставлял им внутренние записи и медицинскую статистику в прошлом.

Поэтому Экерс с самого рассвета был на ногах, собирал информацию — все из разговоров с местными знакомыми, ведь это не та история, которая могла появиться на страницах «Скынтеи», — и к настоящему моменту накопал достаточно, чтобы дать Йону предварительный брифинг. Центральным пунктом в его отчете, на подготовку которого ушло какое-то время, было нарушение функционирования инкубаторов в палате новорожденных. Но когда Экерс приступил к этой странице своих записей, его глаза неожиданно заблестели и он стал запинаться, что было ему совсем несвойственно.

— И по состоянию на настоящее время у нас нет достоверных данных, позволяющих установить… число… общее число детей… то есть младенцев… которые стали… жертвами этого случая. А для тех, кто прослушивает микрофоны, — выкрикнул он без всякого предупреждения, — будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты за то, что убили их!