Муза художника - Паула Вин Смит

— Нет. Я уже много лет не видела никого из них.

Подтолкнув дверь гостиной локтем, Фрейя вошла в комнату. Она догадалась, что Питер спрашивал Софию о ее родителях. Может быть, его интерес к ней не ограничивается исключительно исследованием искусства Виктора Рииса? Она поставила поднос на низкий столик.

Питер вскочил и кинулся разливать чай. Вытащив третье кресло на середину комнаты, Фрейя следила взглядом, как он подает чашку Софии, после чего предложила хозяйке дома кувшин со сливками. Та с достоинством кивала, выражая свою признательность за их хлопоты. Питер налил чашку Фрейе, потом себе и положил несколько шоколадных бисквитов на край своего блюдца. Пришло время занимать места. Питер поколебался, но таки уселся в желтое кресло с высокой спинкой, в котором обычно сидел мистер Алстед.

— Как продвигается ваша работа? — спросила София.

— Спасибо, очень хорошо, — ответил Питер, ставя чашку с блюдцем себе на колени. — Мартин отправляет меня в Копенгаген через неделю.

— Я тоже еду, — напомнила ему Фрейя.

Питер небрежно кивнул и приступил к печенью.

— А напомните-ка мне, какова цель вашей поездки, — обратилась к нему София. — Теперь-то это уже не более чем простая формальность?

— Ох, по-прежнему есть несколько важных дел, — ответствовал Питер, сглотнув. — Есть две картины Рииса с обнаженной натурой. Обе находятся в Дании — в Национальном музее. Но никто не знает, когда они были написаны. Было бы здорово с помощью дневника установить точные даты написания обоих полотен. Я договорился о встрече с хранителями, чтобы перечитать все это с ними. Взамен у них могут найтись какие-нибудь материалы о Риисе, которые помогут объяснить события, изложенные в дневнике. И… это не особо касается Копенгагена, но я также все еще пытаюсь отследить других персонажей — вернувшуюся в Америку Грейс ван Дорен, к примеру, о судьбе которой мне только что стало известно. Как явствует из последней записи, дневник отдали ей; возможно, даже удастся каким-то образом пролить свет на то, как он попал к вам и мистеру Алстеду.

— А вы можете вспомнить точно, когда пришел дневник? — обратилась к Софии Фрейя, у которой были свои причины задать этот вопрос.

Она все еще пыталась выяснить, когда Холден мог получить доступ к дневнику. Это должно было произойти до тысяча девятьсот восемьдесят восьмого — года публикации его статьи. Может, дневник Холдену дала Грейс?

— Дай мне подумать. Мы были в Бухаресте с августа восемьдесят четвертого — Йон уехал раньше меня; думаю, он мог находиться там с конца июня — и до начала января восемьдесят шестого.

София задумалась.

— А вот когда дневник пришел в пределах указанного промежутка, вспомнить не могу. Мы пробыли там довольно долго, я бы запомнила, если бы это случилось сразу после нашего приезда. Но больше ничего не помню. Упаковку мы выбросили. Знаю, что штемпель был американским. Мы это обсуждали, но какое это могло иметь значение?

София принялась изучать свои ногти.

— Возможно, твоя мать могла бы подсказать, Фрейя. Она довольно часто бывала у нас, и мы точно обсуждали эту странную, необъяснимую посылку. Может быть, она лучше помнит, когда это произошло.

— Я собиралась ей позвонить, — сказала девушка, хотя это была не совсем правда.

Позвони Фрейя Маргарет, ей пришлось бы выслушивать о том, что сейчас она должна была бы проходить курсы подготовки к аспирантуре, а не терять время в Лондоне.

— Мама не любительница телефонных разговоров, — продолжила придумывать Фрейя, — предпочитает смотреть собеседнику в глаза. Но о Копенгагене ей послушать захочется, так что я спрошу, помнит ли она что-нибудь о дневнике.

София снова повернулась к Питеру, который тянулся к подносу за очередным печеньем.

— Вашей основной задачей было удостовериться в том, что картины попали в семью моего мужа на законных основаниях. Теперь это точно установлено, вы согласны?

Фрейя сделала глоток чая. Горячая жидкость потекла по ее горлу, как раскаленная лава. Она молча предоставила Питеру заверять Софию в том, что все в порядке.

— Да, разумеется, с этим мы уже разобрались.

Рука Питера, державшая печенье, застыла на полпути ко рту. Казалось, опасения Софии и жесткий тон, которым она их выражала, были ему непонятны.

— Я уже подал заявку на участие в конференции по искусствоведению. Перед продажей собираюсь сделать доклад о Северине Риис и ее тайне.

— Что вы имеете в виду? Какое отношение это имеет к картинам?

Вопрос удивил Питера.

— Очень даже большое, я полагаю. Мы пока единственные, кто знает о том, что она перестает появляться на картинах после тысяча девятьсот пятого года. Для мира искусства это открытие. Я представлю доказательства и объясню ее исчезновение.

— А вы уверены, что поняли, в чем состоит ее тайна? — осторожно поинтересовалась София и посмотрела на Фрейю, стараясь понять, обсуждала ли та данный вопрос с Питером.

— Конечно.

Питер нахмурился и выпрямился.

— К концу дневника я даже почувствовал за нее гордость. После всего, через что ей пришлось пройти… меня вдохновило, что Северина нашла в себе мужество.

— Да… — как-то неохотно подтвердила София.

— Все-таки в те времена уйти, чтобы начать новую жизнь, было намного сложней, чем сейчас. Вам так не кажется?

— Да нет же! — воскликнула София, хватаясь за голову. — Это не то. Новая жизнь… новая жизнь — это…

— Миссис Алстед, с вами все в порядке?

— Все со мной в порядке, — отрезала София, взмахом руки возвращая подскочившую было Фрейю назад в кресло. — Мне просто всегда казалось, в дневнике об этом написано довольно прозрачно, а теперь создается такое впечатление, что мне придется объяснять все снова и снова.

— Все нормально, — произнес Питер, с интересом рассматривая их обеих. — Я разбираюсь во всем самостоятельно, насколько могу. Но это явно признания женщины, которая пытается уйти от мужа.

Беспорядочные мысли начали роиться у Фрейи в голове. Неужели София ошибалась насчет Риисов? Неужели Северина настолько страдала в браке с Виктором, что была готова от него уйти? Поэтому она внезапно исчезла с картин? Избегая смотреть на Софию, Фрейя сосредоточенно отковырнула вилкой кусочек темного пористого имбирного кекса, лежавшего у нее на тарелке, и задумчиво отправила его в рот. У него был интересный вкус, но Маргарет положила бы меньше сахара и больше имбиря.

— Боюсь, вы кое-чего не понимаете, — сказала София и с чашкой в руке выпрямилась в своем кресле, вновь обретая самообладание и силы. — Для вашего поколения разводы — в порядке вещей, и я могу принять во внимание, что семейные неурядицы могут показаться вам вполне обычным делом. Но в дневнике используется определенный язык, который вы должны научиться читать, можно назвать его архаическим. Северина в конце пишет не об уходе от Виктора. Вовсе нет! Она любит его, о чем неоднократно заявляет. Но есть нечто деликатное, о чем женщина в ту эпоху постеснялась бы написать прямо. Речь идет о беременности.