Муза художника - Паула Вин Смит

Питер чуть не присвистнул. Видно было, что он пытается переосмыслить прочитанное ранее.

— Подождите! Вы думаете, под «новой жизнью» подразумевается рождение ребенка?

Эта конкурирующая точка зрения его явно удивила. Теперь Фрейя склонялась к мысли, что, возможно, он прочитал дневник не так уж внимательно.

— Она перестала позировать для Виктора после тысяча девятьсот пятого. Именно этот вопрос вас так сильно интересует, если я не ошибаюсь.

София поставила чашку на блюдце.

— Наиболее прозрачно речь об этом идет в сцене с дедушкой Йона, советником, когда он говорит о ее новых, возвышенных обязанностях, подразумевая, конечно же, материнство. Что бы мы ни вкладывали в такие понятия, как «родительский долг» и тому подобное сегодня, это тот язык, который вы, историки, должны научиться читать в бумагах того времени.

— Ну конечно, советник предполагал, что она ждет ребенка, — медленно проговорил Питер, — но он ошибался. Возможно, Северина специально заставила его так подумать. Но она проверяла мецената, хотела убедиться, что он будет покупать картины с изображениями пустых комнат. Те, которые Виктору останется рисовать, после того как она от него уйдет.

— Итак, — вмешалась в их спор Фрейя, ставя тарелку. — Питер, ты утверждаешь, что Северина хотела убедиться в способности Виктора по-прежнему прокормить себя, даже оставшись без натурщицы.

Она обдумала эту возможность, жалея, что не приложила больше усилий и не прочитала дневник полностью, после чего продолжила:

— Но с другой стороны, если Северина так заботилась о его благополучии, как это вяжется с тем, что она пыталась от него уйти?

— Она не хотела уничтожать человека полностью. В известной мере он был слабым, и Северина бы чувствовала свою вину за то, что разрушила ему жизнь. Она переживала за Виктора и желала ему добра. И могла простить себя за свой уход, только если бы была уверена, что он сможет о себе позаботиться.

Питер был явно рад найти в Фрейе если не союзника, то хотя бы человека, которому интересно выслушать его точку зрения. Но София по-прежнему была настроена скептически.

— Вряд ли вам нужно плести такую интригу, когда правда настолько очевидна. Северина готовилась стать матерью и поэтому не могла больше служить Виктору натурщицей. А после она была занята уходом за ребенком. Поэтому комнаты на его картинах опустели. Вот и все.

— Миссис Алстед, — со сдерживаемым нетерпением проговорил Питер. — Я просмотрел все возможные материалы, которые только смог найти по Риису, но не встретил ни одной записи ни о каком ребенке.

Он поднялся и прошелся к окну, жуя печенье.

— Легко понять, почему ей все это опостылело. Виктор относился к ней как к мебели. На страницах дневника перед нами предстает живая, умная женщина, которая хочет освободиться от этих стен. Которая хочет выйти в эти двери. Там в каждом предложении сквозит, что она вынашивает план бегства, к которому готовится, как она выражается, «благоговейно». Она идет к этим двум подругам… я работаю над тем, чтобы найти и их следы тоже, но это трудно, не зная имен…

— Вы о Соде и Мелдаль? Мне всегда казалось наиболее вероятным, что эта парочка держала частный родильный дом, что они были повивальными бабками или кем-то в этом роде. Существует давняя традиция таких мест, — твердо сказала София.

Казалось, она несколько опешила оттого, что молодой человек не уступает ей, как делал это обычно до сих пор.

Питер выглядел растерянным. Фрейя вспомнила о том, что он не выспался прошлой ночью. Когда Питер, отряхивая руки, посмотрел на них, он был похож на докторанта, защищающего диссертацию перед комиссией, которая осаждает его вопросами, — Фрейя надеялась, ей никогда не придется это делать. А София, беспощадная, как любой член комиссии, продолжала:

— Значит, именно таким вы намерены представить Рииса в своем докладе? Домашним тираном?

Когда Фрейя была маленькой, она частенько приходила Софии на выручку, если у той возникали напряженные ситуации в обществе. В Бухаресте жена посла, случалось, перегибала палку, высказывая свое мнение и отталкивая тем самым от себя людей, что могло плохо отразиться на работе ее мужа. Поэтому когда Фрейя отвлекала внимание на себя, просто попросив стакан молока или прокомментировав что-то, это разряжало обстановку, и ей были признательны.

— Я пойду принесу еще печенья, если никто… — начала она, поднимаясь.

София повернулась к ней и, пока Фрейя с пустой тарелкой проходила мимо хозяйки дома, на тех же повышенных тонах продолжила:

— Ну что, Фрейя, теперь ты видишь? Видишь, почему я хотела скрыть от них этот дневник?

— Утверждения о том, что он был тираном, ничего нам не дадут, — говорил Питер, пока Фрейя спускалась по лестнице. — Это зависит от того, как посмотреть. Никто не хочет знать о том, как Пикассо обходился со своими женщинами. Все мы предпочитаем, чтобы наши герои были порядочными, деликатными людьми.

Но, глядя на расстроенную Софию, он говорил уже не так уверенно, как тогда, когда совсем недавно приводил тот же аргумент Фрейе.

— Я имею в виду, что биографы художников иногда обнаруживают вещи, о которых мы предпочли бы не знать.

— Ну конечно, теперь вы все сведете к вопросу эмансипации женщин.

Звук голоса Софии стал слабее, когда Фрейя оказалась на первом этаже.

— Но для женщины того времени служить музой было честью. Северину ранило, когда он приглашал других натурщиц, вы помните об этом? В дневнике нет ни намека на то, что она чувствовала себя униженной или использованной.

Вместо того чтобы направиться с тарелкой прямо в буфетную, Фрейя быстро заглянула в кабинет. Как она и рассчитывала, дневник по-прежнему лежал на рабочем столе Питера, хотя большую часть других материалов он уже уложил в свой портфель. Прислушавшись, нет ли шагов на лестнице, и убедившись в том, что по-прежнему слышит оба голоса, которые громко спорили наверху, хотя слова различать стало уже трудно, Фрейя схватила дневник. Сжав томик в руке, она в один миг засунула его за ряд книг на верхней полке одного из шкафов позади широкого полированного стола мистера Алстеда, после чего подхватила тарелку и поспешила спуститься на один лестничный марш, в кухню.

Когда Фрейя вернулась с новой порцией печенья, Питер все еще расхаживал перед окном, слишком возбужденный, чтобы сидеть на месте.

— Но Северина постоянно думала о свободе, которая была у нее до замужества, — говорил он. — Она даже вела дневник на французском. Это можно интерпретировать как желание вернуть студенческие годы, но также и как стремление скрыть свои мысли от Виктора, который был не так силен в этом языке, как его жена. Может, она боялась, что он найдет дневник и захочет его прочитать.