Грешник - Сьерра Симоне

у нее на коленях, и моргает.

– Объясни, – требует она.

– Заставил переехать ко мне. Вожу тебя по разным местам. Проверяю, что ты сделала домашнее задание. Готовлю тебе кофе по утрам… – Я подаю ей упомянутый кофе, чтобы подчеркнуть свои слова.

Она с улыбкой принимает свой кофе.

– Это очень, очень плохо, когда сексуальный миллионер играет для меня роль личного баристы, личного шофера и личного организатора оргазмов.

Я сажусь на стул напротив нее, облокачиваюсь на стол и обхватываю ее руки, в которых она держит теплую кружку.

– Я серьезно, Зенни-клоп, – говорю я.

– Хорошо, – говорит она и, кажется, немного задумывается. – Ладно, я решила переехать сюда на месяц, и да, это было под влиянием множества оргазмов, но я не жалею об этом. Мне действительно нравится, что мой успех важен для тебя так же сильно, как и для меня. Я привыкла… – Ее руки слегка подрагивают, пока она подыскивает нужные слова, – делать это в одиночку, быть лучшей, но при этом притворяться, что все дается мне легко, понимаешь? Я устаю, и приятно чувствовать чью-то поддержку, как будто этот груз больше не лежит на моих плечах. Хотя на практике все остается по-прежнему, все кажется легче. По крайней мере мне не так одиноко. И гораздо веселее.

Я оживляюсь.

– Правда?

– Да.

– Я просто… – И почему я не могу смириться с этим? – Ты такая молодая.

– Хм… – Когда я поднимаю взгляд, она наклоняет голову и поджимает губы, как будто это научная проблема, а не глубоко личная. – Ну, полагаю, вопрос в том, вел бы ты себя так с любой другой женщиной, которая тебе небезразлична? – спрашивает она.

Я думаю о своих прошлых любовницах, и хотя я спал с женщинами разной расы, вероисповедания и возраста, возникает одна проблема с этим вопросом, и она довольно проста.

– Нет других женщин, которые были бы мне так дороги, – объясняю я. – Ты первая, и, учитывая мой возраст, думаю, будешь единственной.

Ее рот приоткрывается, но она не дышит, как будто я сказал что-то невероятное, или безумное, или невероятно безумное, но это не так. Я просто констатировал факты. И думал, что она об этом уже знала.

Наконец она делает глубокий вдох и отводит взгляд к окну. Утренний свет играет на ее лице, отбрасывая на переносицу и скулы едва заметное золотистое сияние.

– Шон, я не знаю, что на это ответить.

Я озадаченно хмурюсь. Что, по ее мнению, она должна сказать? Это всего лишь объективная истина, такая же, как цвет неба или порядок чтения романов из саги Уэйкфилда. Она не требует ответа.

Но потом я понимаю, что, возможно, Зенни думает, что я хотел бы услышать то же самое от нее, чтобы она призналась в своих чувствах, чего я, конечно, не ожидаю…

Я действительно этого не ожидаю, но раньше это не приходило мне в голову, но теперь, когда думаю об этом, в груди образуется какая-то пустота. Она похожа на дыру, и где-то в глубине души я понимаю, что, если бы она сказала мне что-то в ответ – что я ей нравлюсь, что я ей не безразличен, да что угодно, – ее слова заполнили бы эту таинственную дыру, и мне стало бы легче.

– Возвращаясь к моему возрасту, – произносит она, и я едва сдерживаю мрачный смешок. Мы действительно вторглись на неизведанную территорию, если наша огромная разница в возрасте кажется более безопасной темой для разговора.

– Да?

Теперь ее очередь взять меня за руки, и Зенни дарит мне улыбку, одну из тех своих улыбок, которые полны противоречий. Я понимаю – она пытается меня обнадежить, но в то же время чем-то обеспокоена. Мне все это не нравится, и ее обеспокоенная улыбка, и осознание того, что я поставил ее в неловкое положение, но при этом я не могу взять обратно свои слова о том, что она для меня единственная.

– Я ценю, что ты спрашиваешь мое мнение, и хотя, возможно, некоторые женщины в моем положении почувствовали бы, что их подавляют или чрезмерно опекают, я не против. Вообще-то, мне это нравится. Наоборот, я чувствую себя обожаемой, и это приятно. И я также верю, что, если попрошу тебя отступить, ты это сделаешь.

– Все что угодно. Все, что ты скажешь или захочешь, я сделаю.

– Я тебе верю, – говорит она, и мне хотелось бы, чтобы она не выглядела такой взволнованной, произнося эти слова.

«Осталось три недели, – вспоминаю я. – Всего три недели».

* * *

С каждым днем она становится все смелее и наглее в постели, используя слова, которые мне нравятся: «киска», «член», «кончи». Мать твою, она все больше жаждет моего члена, и именно этого я хотел: чтобы она сходила с ума от вожделения, буквально взрывалась, испытывала сладкую боль и созревала для него. И сегодня именно та ночь, когда я наконец-то дам ей то, чего она так жаждет.

Но сначала две важные вещи.

Первое: думаю, я нашел место для сестер – пустующий отремонтированный склад в северной части города, владелец которого отчаянно нуждается в любых налоговых льготах на пустующую недвижимость. Там нужно будет сделать кухню и спальни, но он не только расположен в центре города рядом с автобусными остановками и междугородней автомагистралью, но и располагает местом для родильного центра в соседнем доме, который владелец также готов сдавать в аренду.

Днем я лично осматриваю это здание, вежливо слушая болтовню владельца обо всех его финансовых проблемах с тех пор, как он приобрел недвижимость, и о том, как трудно найти арендаторов для коммерческих помещений в этой части города, и…

Ладно, может, и не так уж вежливо, потому что игнорирую остальное, что он говорит. Это не имеет значения – я видел его финансовые отчеты и знаю, что списание, которое предоставили бы монахини, дало бы ему огромную прибыль. Мы прощаемся, обменявшись рукопожатиями, и я звоню своему помощнику, чтобы узнать, не организует ли он мне встречу с настоятельницей.

Он перезванивает мне через несколько минут.

– Итак, настоятельница говорит, что уже встречалась с Чарльзом Норткаттом. Ну, она и Зенобия Айверсон встречались с ним. Перед обедом.

Красная пелена ярости застилает мои глаза, окрашивая все в багровый цвет ненависти.

Я. Его. Убью.

Я сразу же звоню Зенни, но знаю, что она не ответит, потому что на занятиях, а она из тех порядочных людей, которые в таких ситуациях отключают телефон. С минуту я злюсь – не на нее, никогда не смогу на нее злиться, – а на Норткатта. На все, что он натворил.

И