Триумфальная арка - Эрих Ремарк

Равик стоял в дверях спальни. Он видел комнату с претенциозной мебелью, Жоан на кровати и ясно понимал, что вся эта обстановка как нельзя лучше подходит к ней. Он досадовал на себя, что завел этот разговор. Надо было уйти без всяких объяснений, и дело с концом. Но тогда она непременно пришла бы к нему и произошло бы то же самое.

— Да, я думала, ты другой, — повторила она. — От тебя я этого не ожидала.

Он ничего не ответил. Все это было предельно дешево, просто невыносимо. Вдруг он удивился самому себе: как это он мог три дня подряд внушать себе, что навсегда потеряет покой и сон, если она не вернется? А теперь… Какое ему до нее дело? Он достал сигарету и закурил. Его губы были горячи и сухи. Из соседней комнаты доносилась музыка. Радиола все еще играла, снова звучала песенка «J'attendrai…». Равик вышел из спальни и выключил радиолу.

Когда он вернулся, Жоан по-прежнему лежала на постели. Она как будто и не пошевелилась. Но халат ее был распахнут чуть шире, чем раньше.

— Жоан, — сказал он, — чем меньше об этом говорить, тем лучше…

— Не я завела этот разговор…

Он охотно запустил бы сейчас в нее флаконом духов.

— Знаю, — сказал он. — Разговор начал я, и я же его кончаю.

Он повернулся и направился к выходу. Но не успел он дойти до двери, как она оказалась перед ним. Захлопнув дверь, она широко расставила руки и преградила ему путь.

— Вот как! — сказала она. — Ты кончаешь разговор и уходишь! До чего же все просто! Но я хочу сказать тебе еще кое-что! Я еще многое хочу тебе сказать! Ведь ты сам видел меня в «Клош д'Ор», видел, что я была не одна, а когда в ту ночь я пришла, тебе все было безразлично — ты спал со мной… И наутро тебе все было безразлично, и ты снова ласкал меня, и я любила тебя, и ты был такой хороший, и ни о чем не спрашивал, и за это я любила тебя, как никогда раньше. Я знала: ты должен быть таким, и только таким, я плакала, когда ты спал, и целовала тебя, и была счастлива, и ушла домой, боготворя тебя… А теперь? Теперь ты пришел и упрекаешь меня в том, на что в ту ночь столь милостиво закрыл глаза! Теперь ты все это вспомнил, и укоряешь меня, и разыгрываешь оскорбленную невинность, и закатываешь мне сцену, точно ревнивый супруг! Чего ты, собственно, от меня хочешь? Какое имеешь на меня право?

— Никакого, — сказал Равик.

— Хорошо, что ты, по крайней мере, понимаешь это. Зачем же ты сейчас швырнул мне все это в лицо? Почему ты не поступил так же, когда я пришла к тебе той ночью? Тогда ты, конечно…

— Жоан, — сказал Равик.

Она умолкла, порывисто дыша и не сводя с него глаз.

— Жоан, — сказал он, — в ту ночь мне показалось, что ты вернулась. Прошлое не интересовало меня. Ты вернулась, и этого было достаточно. Но я ошибся. Ты не вернулась.

— Я не вернулась? А кто же тогда пришел к тебе? Привидение, что ли?

— Ты ко мне пришла. Пришла, но не вернулась.

— Это для меня слишком сложно. Хотела бы я знать, какая тут разница.

— Ты ее отлично понимаешь, а я тогда ничего не знал. Теперь мне все ясно. Ты живешь с другим.

— Ну вот, живу с другим. Опять за свое! Если у меня есть друзья, значит, я живу с другим! Что же мне, по-твоему, целыми днями сидеть взаперти, никого не видеть, ни с кем не разговаривать — лишь бы обо мне не сказали, что я живу с кем-либо другим?

— Жоан, — сказал Равик. — Ты смешна.

— Смешна? Если кто-нибудь и смешон, так это ты.

— Пусть так… Видимо, мне придется силой оттащить тебя от двери?

Она не двинулась с места.

— Даже если я и была с кем-то близка, какое тебе до этого дело? Ты же сам сказал, что не хочешь ни о чем знать.

— Верно. Я действительно ни о чем не хотел знать. Думал, там у тебя все кончилось. Что было, то прошло. Но я ошибся, хотя, в сущности, все было ясно… Может быть, я просто хотел себя обмануть. Что поделаешь, слабость… Но это ничего не меняет.

— Как же так не меняет? Если ты сам видишь, что ты не прав.

— Дело не в том, кто прав и кто неправ. Ты не только была с кем-то, ты и сейчас не одна. И намерена жить так же и впредь. Тогда я этого не знал.

— Не лги! — прервала она его с неожиданным спокойствием. — Ты знал это всегда. И в ту ночь тоже.

Она смотрела ему прямо в глаза.

— Хорошо, — сказал он. — Допустим, что знал. Но тогда я не хотел этого знать. Знал и не верил. Ты не поймешь меня. Женщинам это не свойственно… И все-таки не об этом речь.

Ее лицо вдруг исказил дикий, безысходный страх.

— Не могу же я ни с того ни с сего прогнать человека, который мне ничего плохого не сделал… Прогнать только потому, что ты неожиданно вернулся! Неужели ты этого не понимаешь?

— Понимаю, — сказал Равик.

Она стояла, как кошка, загнанная в угол, готовая к прыжку, но внезапно лишившаяся опоры.

— Понимаешь? — удивленно переспросила она. Ее взгляд потух, плечи поникли. — Зачем же ты мучаешь меня, если понимаешь? — устало добавила она.

— Отойди от двери.

Равик сел в кресло. Жоан в нерешительности стояла на месте.

— Отойди от двери, — сказал он. — Я не убегу. Она медленно подошла к тахте и упала на нее.

Казалось, она совершенно обессилела, но Равик видел, что это не так.

— Дай мне что-нибудь выпить, — сказала она. Хочет выиграть время, подумал он, чувствуя, что теперь ему все безразлично.

— Где бутылки? — спросил он.

— Там, в шкафу.

Равик открыл низкий шкаф. В нем стояло несколько бутылок с мятной настойкой. Он с отвращением посмотрел на них и отодвинул в сторону.

В углу на полке он обнаружил недопитую бутылку «мартеля» и бутылку кальвадоса. Равик взял коньяк.

— Ты пьешь теперь мятную настойку? — спросил он, не оборачиваясь.

— Нет.

— Вот и хорошо. Тогда я налью тебе коньяку.

— Есть кальвадос. Открой его.

— Обойдемся коньяком.

— Открой кальвадос.

— В другой раз.

— Я не хочу коньяк. Дай мне кальвадос. Пожалуйста, открой бутылку.

Равик снова заглянул в шкаф. Справа мятная настойка — для того, другого, слева кальвадос — для него. В этом была какая-то почти трогательная домовитость и порядок. Он взял бутылку кальвадоса и откупорил ее. А почему бы и нет? Кальвадос, их любимый напиток, почти символ, и эта пошлая сцена расставания, сентиментальные слова, тягучие, как патока… Он взял две рюмки и вернулся к столику. Жоан смотрела, как он наливает кальвадос.

За окном стоял день, золотой и огромный. Сколько света, сколько красок, какое небо! Равик взглянул на часы. Начало четвертого. Ему показалось, что секундная стрелка остановилась. Но стрелка, подобно крохотному золотому хоботку, продолжала свой прерывистый бег по циферблату. Всего полчаса, как я здесь, подумал Равик. Не больше… Мятная настойка. До чего же противно! Жоан забралась с ногами на синюю тахту.

— Равик, — сказала она мягко, устало и осторожно. — Либо ты снова хитришь, либо ты действительно понимаешь, о чем мы говорили.

— Я не хитрю и все понимаю.

— Понимаешь?

— Да.

— Я так и знала. — Она улыбнулась ему. — Я так и знала, Равик.

— Что же тут понимать? Все довольно просто.

Она кивнула.

— Повремени немного. Сразу я не могу. Он не сделал мне ничего плохого. Ведь я не знала, вернешься ли ты вообще когда-нибудь. Не могу же я сказать ему сразу…

Равик выпил залпом свою рюмку.

— К чему мне эти подробности?

— Ты должен все знать. Должен все понять. Дело в том, что… Нет, сразу я этого не могу сделать. Он… я просто не знаю, что с ним станется. Он любит меня. Я ему нужна. И он ведь действительно ни в чем не виноват.

— Конечно, не виноват. Можешь не торопиться, Жоан. Времени у тебя сколько угодно.

— Нет… Поверь, это недолго продлится. Но сразу я не могу. — Она откинулась на подушку. — А что касается квартиры, Равик… То это совсем не так, как ты, может быть, думаешь. Я сама зарабатываю деньги. Больше, чем прежде. Он помог мне. Он актер. Я снимаюсь в кино в эпизодах. Он устроил меня.

— Это можно было предположить.

Она пропустила его слова мимо ушей.

— У меня не бог весть какой талант, и я ничуть не обольщаюсь на этот счет, — сказала она. — Но мне так хотелось вырваться из «Шехерезады». Там бы я ничего не добилась. А здесь добьюсь. Даже и без особого таланта. Я хочу стать независимой. Тебе это кажется смешным?..

— Наоборот, — сказал Равик. — Разумным. Она недоверчиво взглянула на него.

— Ведь ты и в Париж приехала затем, чтобы стать независимой, — добавил он.

Вот ты сидишь передо мной, подумал он, невинная тихоня, скорбная страдалица; как тяжка твоя судьба, сколько мук ты приняла от меня! Теперь ты спокойна — первая буря пронеслась. О, конечно, ты простишь меня и, если я сейчас не уйду, во всех подробностях расскажешь мне о последних месяцах своей жизни… Орхидея из стали. Я пришел, чтобы раз и навсегда порвать с тобой, а ты уже почти достигла того, что я должен во всем признать тебя правой.