Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов

где оставалась совершенно стабильной (если понимать здесь под изменением этнической ситуации изменения в самой этнонимике, которые могут быть восприняты при отсутствии других проверочных данных как результаты каких-то глубинных этнических процессов).

Все сказанное выше относится, в частности, и к Нижнему Конго. Для иллюстрации существующей там в последние десятилетия картины мы рассмотрим положение в районе, именуемом последнее столетие Майомбе. Это большой участок правобережья между реками Конго и Квилу-Ниари, находящийся поблизости от океанского побережья. Характерную особенность этого района составляет гористая полоса тропического леса, языком протянувшаяся от экваториальных лесов Габона и постепенно переходящая в саванну в направлении к излучине Конго. Она издавна называлась у жителей побережья «Йомбе», или «Майомбе», что означает примерно — «глушь», «дебри», а обитателей ее они называли «байомбе». Постепенно, однако, понятие Майомбе стало расширяться, включив в себя и всю смежную с тропическим лесом саванну, вплоть до русла Конго и до Хрустальных гор на востоке. В таком объеме это понятие закрепилось уже с приходом европейцев. Но они перенесли и этноним «йомбе» (или байомбе, майомбе) на население всего района разом. На этнических картах население его теперь уже фигурирует в качестве единого «племени» — «йомбе»[536].

Как относились к этому названию до последнего времени сами жители Майомбе, помогает узнать обстоятельное справочное издание «Этническая карта Бельгийского Конго»[537], составленное на основании всех доступных его автору источников и, в частности, опросных сведений, исходящих от колониальных чиновников. Все население южного и юго-восточного Майомбе отказывалось признать себя йомбе, находя это название оскорбительным и даже жители лесной полосы, те, кого можно было бы по праву считать йомбе, тоже далеко не все относили к себе это название[538]. Эти истинные йомбе различали друг друга по самоназваниям, образованным от названий их «земель» — более или менее четко вырисовывающихся территориальных единиц[539]. Такой принцип самоназваний, очевидно, уже изживающий себя отмечен и у остальных жителей Майомбе (а также по соседству на побережье, о чем нам предстоит говорить отдельно) Но в отличие от собственно йомбе остальное население Майомбе пользуется другой категорией самоназваний, более высокого уровнями подразделяется на «вунгана», «сунди», «каконго» и «солонго»[540].

Судя по подробным этническим картам, приведенным в упомянутом справочнике[541], жестко определить границы четырех этих групп невозможно: они в значительной мере разбавлены теми, кто признает себя просто йомбе, а каконго вообще живут множеством разобщенных между собой незначительных сообществ вперемежку с йомбе, солонго и вунгана. Придерживаться своего самоназвания заставляли представителей каждой из этих групп в первую очередь не этнические различия, потому что вунгана, например, ничем не отличаются в этом смысле от остальных йомбе и, тем не менее, не склонны признавать себя йомбе; в то же время язык сунди, живущих двумя довольно компактными группами среди йомбе, явно испытал на себе фонетическое воздействие языка кийомбе[542]. Дело в том, что за каждым из этих самоназваний стоит многовековая традиция, каждое из них — это как бы сохранившийся отпечаток исторического прошлого, ушедшего в небытие. Если он и символизирует сознание единства, то — былого единства, и не в рамках тех групп, которые представлены в Майомбе, а более широких. (Это не касается вунгана — населения древней исторической области Вунгу в юго-восточном Майомбе).

Солонго — это небольшая группа мигрантов с южного берега эстуария Конго, которые уже много поколений поддерживают связи со своей бывшей родиной, где живет основная масса солонго. Каконго в свое время входили в состав политического образования Каконго, средоточие которого — священная столица и окружающая ее жизненно важная территория находились на побережье и при колониальном разделе отошли к Кабинде. А две группы сунди в Майомбе сохраняют память о своем древнем родстве с другими общностями сунди, живущими неподалеку, в восточной части правобережья. Иными словами, можно сказать, что ни одна из четырех самоназывающихся общностей в Майомбе не представляет собой совершенно обособленной целостности со своими специфическими характеристиками.

Но и трактовать генерализованное понятие «йомбе» как хотя бы условное обозначение какой-то определенной этнической общности тоже нет оснований, так как границы его обусловлены не этнической спецификой, а ландшафтными особенностями района и в какой-то мере политическими границами. Понятие «йомбе» в нынешнем его толковании значит не больше, чем наше определение «житель Урала», которое не содержит никакой специальной этнической информации и не свидетельствует, что человек живет непосредственно в Уральских горах, а лишь примерно указывает район его местожительства. Только в силу этнографического стереотипа этноним «йомбе» квалифицируют как «племенное» название, и самое удивительное, что под гипнотическим воздействием этого стереотипа даже сами административные власти Республики Заир считают йомбе «племенем»[543].

Еще более сложна этнонимика на побережье, рядом с Майомбе. Каждому историку, занимающемуся Западной Экваториальной Африкой или историей трансатлантической работорговли, известен этноним «вили», или «бавили». Его относят к «племени», населяющему прибрежную полосу за Майомбе, но только границы, в частности южную его границу, определяют по-разному. Однако признаки различий или сходства в этническом плане никакой роли при этом не играют[544]. Такой критерий, как самосознание единства вили, здесь тоже не причем, так как подобного единства никогда не было. Фактически, если тщательно рассмотреть историю этнонима «вили», то мы обнаружим, что речь идет всего лишь об исторически сложившейся традиции именования прибрежных жителей, традиции, которая начала отступать в связи с возникновением во второй половине XVIII в. португальской колонии Кабинда, а затем, в конце XIX в. — расширением территории колонии до современных пределов.

Для того чтобы проследить историю этнонима «вили», надо начать с самого древнего слоя самоназваний, известных на побережье. Это были те же самоназвания по «землям», что и у йомбе. Такой способ именования себя по месту обитания только на первый взгляд принципиально схож с привычными нам определениями типа «вологжанин», «сибиряк» и т. д. Здесь вся суть заключается в содержании самого понятия «земля», т. е. «тси» на кийомбе, «нси»; «си» — на других диалектах киконго. Под ним подразумевался не только участок территории, но и «страна», т. е. нерасчленимая совокупность земли и людей, на ней обитающих, а также их предков и других духов, от которых зависят судьбы живущих на данной земле. Каждая земля имела условные границы и свое собственное название, которое оставалось неизменным (как показывают единичные известные нам примеры) на протяжении столетий. Такое название было бы ошибкой рассматривать просто как некий топоним: оно служило идеологическим символом единства «страны», и недаром тем же именем назывался главный дух-покровитель каждой земли, и его же принимал в качестве имени-титула вождь, прошедший ритуал посвящения и коронации. Хотя такие земли в