Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крепс нажал кнопку звонка, и в кабинет вошла Верочка. Из-за ее спины выглядывал Вельчинский. Штабс-капитан нахмурился, пробормотал:
— Пригласите ко мне Николая Николаевича.
Верочка Крымова отозвалась с плохо скрытым раздражением:
— Его не надо приглашать. Он рядом.
Вельчинский тотчас вышел из-за спины разгневанной Верочки и молча вытянулся перед Крепсом.
— Вот что, поручик… Проводите княжну к выходу, побеспокойтесь, чтобы ее не задержал часовой. И вообще… позаботьтесь…
Повернулся к барышне.
— Жду через неделю.
— Жё сюиврэ́ вотр консэ́й[39], господин штабс-капитан.
Пока молодые люди шли по длинному коридору, Вельчинский молчал, хотя было видно, что ему очень хочется заговорить со спутницей. Но на улице не выдержал.
— Скажите, мы еще увидимся, княжна? — спросил он, и легко было заключить, что его вопрос — не обычное ухаживание походного военного человека за смазливой девчонкой, а нечто большее. Впрочем, что это такое — «нечто большее», — Вельчинский едва ли знал сам.
— А почему мы должны встречаться? — даже с некоторой резкостью поинтересовалась княжна, но тут же спохватилась. — Да, конечно, мы увидимся, если капитан Гримилов сочтет возможным дать мне какую-нибудь работу.
— Ах, господи! — всплеснул руками офицер. — Вы хотите служить у нас? Какое счастье!
Он сказал это с такой мальчишеской непосредственностью, с таким искренним волнением, что не заметить их было нельзя.
— Благодарю, поручик, — обернулась к нему гостья, и офицер впервые заметил, как признательно засияли ее удивительно синие глаза.
Она подала ему на прощание руку, и часовой оторопело посмотрел на диковинную картинку: офицер целовал пальцы деревенской девчонке, или горничной, или, в лучшем случае, небогатой мещанке.
Молодые люди простились, угадывая взаимные симпатии.
Вернувшись в отделение, Вельчинский еще раз заметил отчужденный, почти презрительный взгляд Крымовой, ощутил на миг угрызения совести, но тут же с эгоизмом молодости оправдал себя: «Чувства порой бывают сильнее нас».
Однако все же счел необходимым сказать вслух:
— Я просто выполняю служебный долг, Вера Аркадьевна. Да-с…
Секретарша Гримилова отозвалась, глотая слезы:
— Если это — «служебный долг», то петух выполняет его лучше вас, Николай Николаевич!
Княжна тем временем миновала Скобелевскую улицу и, выйдя на Уфимскую[40], остановилась у нарядного дома с лепными толстенькими амурами на фронтоне.
Она стояла минуту-другую, размышляя, затем решительно поднялась на крыльцо и дважды повернула ручку звонка.
Дверь открыла горничная. Увидев бедно одетую девушку, спросила с неудовольствием:
— Вам кого, милая?
— Это дом купца Кривошеева, не так ли?
— Да.
— Я хотела бы видеть Веру Львовну Кривошееву.
— Вы знаете госпожу?
— Попросите ее, — не отвечая на вопрос, сказала Урусова.
— Одну минуту, — согласилась горничная. — Я тотчас вернусь.
Она ушла, не забыв однако закрыть дверь на английский замок. Он вскоре щелкнул снова, дверь распахнулась, и в проеме выросла фигура стройной, совсем молодой женщины, чем-то похожей на Урусову.
Хозяйка взглянула на незнакомую девушку — и в глазах купчихи отразилось недоумение.
— Вы хотели видеть Веру Львовну Кривошееву? Это я, — сказала она. — Входите, пожалуйста.
Хозяйка провела гостью в большую светлую комнату, застеленную ковром и, сверх того, шкурой медведя.
Предложив незнакомке раздеться и сесть за стол, накрытый зеленым чистеньким бархатом, Вера Львовна расположилась рядом и вопросительно взглянула на девушку.
— Меня зовут Юлия Борисовна Урусова, — сообщила гостья. — Ваш старший брат, насколько я знаю, поддерживал в свое время деловые отношения с моим отцом Борисом Ивановичем Урусовым.
— Борис Иванович? Князь?
— Да.
— Я кое-что слышала об этом, но так мало, что, боюсь, ничего не сохранила в памяти. Простите, княжна.
— За что же? Я не стала бы говорить о генеалогии, если бы не мой, понимаю, странный наряд.
— Продолжайте, прошу вас.
— Я только что из Совдепии. Отец и мать погибли от пуль анархистов. Я не смогла сразу вырваться сюда: война, бродяжничество. К тому же — угодила в госпиталь. Воспаление легких. Три дня назад перешла линию фронта и лишь сегодня попала в Челябинск.
Гостья несколько секунд молчала, и хозяйка не торопила ее.
— К сожалению, не могу подтвердить слова документами. Все, что у меня было, оставила в штабе Западной армии. Я постараюсь там устроиться на работу.
На лице Веры Львовны вспыхнул румянец смущения.
— Ну, что вы, госпожа Урусова! Какие документы? В трудное время русские обязаны помогать и верить друг другу.
— Я не прошу помощи, — пожала плечами княжна. — Я всего лишь объясняю свое появление у вас в этом странном виде.
Помолчав, уточнила:
— Я переходила фронт в тряпках, какие вы видите на мне, не только потому, что моя одежда пропала неведомо куда, но и оттого, что так легче пройти.
— Ах, полноте, княжна! Мне совсем не нужны объяснения! «Тут э бьэн, ки фини́ бьэн…»[41] Оставайтесь у меня, почту за честь. А платье мы вам найдем немедля, голубушка!
Вера Львовна повела тотчас Юлию Борисовну в соседнюю комнату, где тесно стояли два шифоньера, открыла их один за другим и стала показывать наряды, раскладывая на диване и вопросительно поглядывая на гостью. Чувствовалось, что Кривошеева, как всякая женщина, отдает немалую дань гардеробу, что она довольна им и готова поделиться с княжной.
Урусова смутилась.
— Помилуйте, зачем столько?
— Ну, что вы, что вы! — все приговаривала Вера Львовна и вынимала новые платья, а потом и нижнее белье из ящиков.
Княжна вспыхнула.
Поняв это по-своему, хозяйка обняла гостью, сказала добродушно:
— Да вы не смущайтесь, право, это совершенно новые комбинации, и лифчики, и все прочее. Куплено по случаю и, знаете ли, совсем недорого.
Она еще раз взглянула на девушку, и улыбка осветила ее лицо.
— Платья вам совершенно по фигуре, вот увидите! А жить станете во флигеле, во дворе. Вам будет очень, очень удобно…
Немного поколебавшись, спросила:
— Во флигеле одну комнату занимают старик и молодой человек, вас это не смутит?
— Отчего же?
— Ну, знаете ли…
— Нет, нет, нисколько, не беспокойтесь, пожалуйста.
Когда в дом с лепными амурами пришел Лев Львович Кривошеев, княжна Урусова уже была одета в синее шерстяное платье с кружевным белым воротничком и такими же, белыми кружевными, манжетами. Рядом, на диване, лежала шубка из белки, легкая и легко берегущая тепло.
Купец был, вероятно, вдвое старше сестры, однако мил и цивилизован, и княжна произвела на него вполне порядочное впечатление. Правда, потом, наедине с сестрой, он выговорил ей (впрочем, больше для порядка), что Вера Львовна пускает в дом в такое смутное время совершенно не известного ей человека. Узнав, что гостья — дочь князя Урусова, Лев Львович припомнил, что, действительно, видел когда-то в поместье Бориса Ивановича маленькую девочку и теперь ей, на самом деле, что-нибудь двадцать лет.
Услышав дополнительно, что Урусова собирается служить в штабе Западной армии, купец явно огорчился, сказал сестре:
— Передай, пожалуйста, постоялице: я совершенно далек от политики. Мое дело — коммерция, а она — не белая и не красная. Да… да…
Вечером хозяйка навестила княжну во флигеле, узнала, как горничная устроила гостью, осталась всем довольна и, обняв девушку, сказала ей на ухо:
— А вы очень, очень миленькая!
Вера Львовна представила жиличке сторожа Филиппа, молчаливого, но, как скоро выяснилось, доброго старика, горничную и старуху экономку. Молодой человек оказался на службе, и хозяйка обещала княжне, что познакомит их как-нибудь при случае. Затем решила показать Юлии Борисовне двор. Она свела княжну в конюшню, где били копытами землю сытые, красивые лошади, все белой, однотонной масти. Из конюшни прошли в птичник, в котором, вместе с курицами, жили цесарки. У них, как объяснила Вера Львовна, очень твердые яйца, много крепче куриных. И в самом конце этой хозяйственной экскурсии Кривошеева привела Урусову в погреб, где стояли несколько бочек с капустой, солеными огурцами и маленькие пузатенькие кадочки с грибами. Особенно удивила Урусову огромная бочка, никак не меньше чем на двадцать ведер. В ней матово светились огурцы.
На другой день обе женщины уже играли на рояле в четыре руки Глинку, а потом смешную песенку о чижике, который напился водки и у него закружилась голова.
Вера Львовна временами замечала, что лицо девушки туманится, и объясняла это пережитым: шутка ли, сколько всяческих нервотрепок упало на плечи бедной княжны! К этому времени хозяйка уже знала, как Юля переходила линию фронта: ночь, холод, выстрелы — и гибельный риск, конечно же!
- Командировка в юность - Валентин Ерашов - Советская классическая проза
- Жизнь и судьба - Василий Семёнович Гроссман - О войне / Советская классическая проза
- Рассказы о русском характере - Василий Гроссман - Советская классическая проза
- Лебеди остаются на Урале - Анвер Гадеевич Бикчентаев - Советская классическая проза
- Голубые горы - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- Земля Кузнецкая - Александр Волошин - Советская классическая проза
- В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Плотина - Виталий Сёмин - Советская классическая проза