Музей невинности - Орхан Памук

— Поздно уже, пойдем отсюда! — предложил я.

Я попросил счет. Мы вышли на улицу и больше ни о чем не разговаривали.

Домой, в Нишанташи, я не пошел, направившись в сторону Таксима. И размышлял над тем, что ведь сережку я Фюсун вернул, правда, сделал это тайком, много выпив и «забыв» её в ванной. Это унизительно и для них, и для меня. Чтобы защитить свою честь, надо показать им, что я сделал так намеренно, не по ошибке. После того, как я все объясню, попрошу у неё прощения и больше никогда не стану искать встреч с ней. Спокойно, как принявший серьезное решение человек, я собирался сказать Фюсун последнее «прощай»! Возможно, тогда Фюсун встревожится. Но промолчу, вроде того как она молчала целый год. Ничего не скажу о том, что мы больше никогда не увидимся, но перед выходом пожелаю ей счастья, дав понять, что отныне она видит меня в последний раз, чтобы начала переживать.

По переулкам Бейоглу я медленно шел в Чукурджуму, и тут мне подумалось: а вдруг Фюсун вовсе и не будет переживать; ведь она, возможно, счастлива в том доме со своим мужем. Но если это так, если она любит своего заурядного мужа настолько, чтобы выбрать жизнь с ним в таких трущобах, то я в любом случае не желаю её видеть после того вечера. Пока я шагал в свете бледных уличных фонарей, по узким улицам, по разбитым мостовым, поднимался вверх, заглядывал в окна и сквозь неплотно задвинутые занавеси видел разных людей. Где-то выключили телевизор и собирались ложиться спать, где-то пожилые бедные супруги вместе курили перед сном, сидя друг против друга, и тем весенним вечером мне хотелось верить, что люди в этом бедном маленьком квартале счастливы.

Когда я позвонил в дверь, в эркере второго этажа открылось окно. В темноте раздался голос Тарык-бея:

— Кто там?

— Это я.

— Кто?

Я стоял, раздумывая, не бежать ли мне, как вдруг тетя Несибе открыла дверь.

— Тетя, извините! Мне не хотелось беспокоить вас так поздно.

— Ну что вы, Кемаль-бей, прошу вас, входите.

Поднимаясь вслед за тетушкой по лестнице, как и в первый раз, я твердил себе: «Ничего, не стесняйся! Ты видишь её в последний раз!» Сосредоточившись на том, что меня больше никто никогда не посмеет унизить, я вошел в квартиру, но как только увидел Фюсун, сердце мое опять постыдно заколотилось. Она сидела перед телевизором рядом с отцом. Они оба растерялись и смущенно встали, а заметив, что от меня пахнет алкоголем, посмотрели как-то с жалостью. Мне и сейчас неприятно вспоминать те первые несколько минут, когда я с трудом проговорил, что проходил мимо и решил зайти, просил прощения за доставленное беспокойство, что, дескать, вспомнил кое-что серьезное, о чем мне хочется поговорить. Мужа дома не было («Феридун ушел к своим друзьям-киношникам). Но заговорить о том, ради чего я пришел, никак не получалось. Тетя Несибе на кухне готовила чай. А Тарык-бей, не сказав ни слова, ушел, и мы остались одни.

Мы смотрели на экран телевизора. «Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть, — произнес я. — Я вчера принес твою сережку и положил её на полочке в ванной, между зубных щеток. Но был слишком пьян. А мне хотелось отдать тебе её в руки».

— Никакой сережки рядом с зубными щетками не было, — нахмурилась она.

Мы непонимающе посмотрели друг на друга, и в это время её отец принес из соседней комнаты вазу фруктовой халвы. Помню, как долго её нахваливал. Где-то около полуночи все вдруг неловко замолчали, будто я явился сюда ради угощения. И тогда даже мне, несмотря на затуманенный алкоголем разум, стало понятно, что шел я сюда ради того, чтобы увидеть Фюсун, а сережка лишь предлог. А Фюсун мучила меня, сказав, будто не видела никакой сережки. Но пока все молчали, мне показалось: боль, что я не вижу Фюсун, гораздо страшнее позора, который я терплю, лишь бы видеть её. И я готов унижаться еще больше, только бы перестать мучаться. Однако позор сделал меня беззащитным, я запутался между боязнью унижения и болью. От этих мыслей я так растерялся, что даже встал.

И тут увидел её кенара. Того самого. Я сделал несколько шагов к клетке. Мы с птицей посмотрели друг на друга. Фюсун и её родители тоже встали — наверное, решили, что я наконец ухожу. В тот момент мне стало совершенно ясно, что, даже если я приду сюда еще раз, все равно не смогу ни в чем убедить замужнюю Фюсун, которую интересуют только мои деньги. «Нет, не буду встречаться с ней! Никогда!»

Именно в это мгновение раздался звонок в дверь. Много лет спустя я заказал картину (она сейчас в музее моих счастливых воспоминаний), на которой изображено, как мы все обернулись к двери, когда услышали звонок: я, Лимон и Фюсун с родителями у нас за спиной. Картина выполнена как бы глазами кенара. Почему-то в ту минуту я смотрел на происходящее со стороны, словно бы с его места, поэтому на картине ни у кого из нас не видно лица. Должен заметить, что художник настолько точно передал все, как было, — ночь за окном, видневшуюся из-за полураздвинутых занавесок, квартал Чукурджума, окутанный тьмой, саму комнату и мою любимую со спины, — что при каждом взгляде на картину у меня слезы на глаза наворачиваются.

Отец Фюсун посмотрел из окна в зеркальце, прикрепленное к фасаду. Оказалось, что звонит кто-то из соседских мальчишек, и пошел вниз открывать дверь. Воцарилось молчание. Я направился к двери. Надевая плащ, молча уставился перед собой. И на пороге мне представилось, что сейчас произойдет сцена мести, которую я, оказывается, втайне от себя тоже представлял целый год. «Прощай», — сказал я.

— Кемаль-бей, — проговорила тетя Несибе. — Вы даже представить не можете, как мы рады, что вы решили зайти к нам. — Она бросила взгляд на Фюсун. — Не смотрите вы на неё, она просто отца боится, а сама-то рада видеть вас больше нашего.

— Мама, прекрати сейчас же... — прервала её моя красавица.

Если у меня и была мысль сказать на прощанье что-нибудь обидное, например: «Мне такие смуглые не нравятся», то эти слова все равно были бы неправдой. Я всегда знал, что ради неё готов терпеть всю боль мира, пусть даже это меня погубит.

— Нет-нет, вы не правы, Фюсун очень хорошо ко мне относится, — уговаривал я себя и внимательно посмотрел ей в глаза. — Я вижу, ты счастлива, и поэтому счастлив сам.

— Мы тоже счастливы вас видеть, — поспешила вставить любезность тетя Несибе. — Теперь вы привыкли у нас бывать, так что ждем вас всегда.

— Тетя Несибе, я больше не приду сюда, — проговорил я.

— Почему? Вам не нравится наш район?

— Теперь ваша очередь, — ответил я в шутку. — Скажу матери, чтобы она вас пригласила.

В том, как я развернулся и, не глядя на них, стал спускаться по лестнице, было что-то пренебрежительное.

— Доброй ночи, сынок, — тихонько произнес мне вслед Тарык-бей, с которым я столкнулся в дверях.

Соседский мальчик отдавал ему какой-то сверток: «Это мама прислала!»

Я шел по улице, вдыхая прохладный воздух. Это придало мне бодрости, и я представил и даже поверил, что отныне меня ожидает счастливая жизнь, без бед и страданий. Вспомнил, что скоро мать пойдет посмотреть для меня на Биллур, красивую дочку Дагделенов. Но с каждым шагом, удалявшим меня от Фюсун, сердце мое рвалось на части. Поднимаясь вверх по улице, на холм, я ощущал, как оно бьется за грудиной, словно птица в клетке, чтобы выпорхнуть и вернуться туда, в тот дом, что остался позади. Но я намеревался покончить со всем этим.

Ушел я довольно далеко. Теперь мне хотелось чего-что, что отвлекло бы меня и придало уверенности; мне нужно было стать сильным. Я вошел в одну пивную, она уже закрывалась, и в клубах ярко-голубого табачного дыма залпом выпил два стакана ракы, закусив долькой дыни. Когда я выбрался на улицу, тело опять напомнило мне, что дом Фюсун все же ближе моего. Кажется, в тот момент я заблудился. В каком-то узком переулке в свете уличного фонаря ко мне приблизилась тень.

— О-о, здравствуйте!

Меня будто током ударило. Это был Феридун-бей, муж Фюсун.

— Какое совпадение! — съязвил я. — А я от вас возвращаюсь.

— В самом деле?!

Меня опять поразил юный — я бы сказал, детский — вид молодого супруга.

— Все время думаю об этом вашем фильме, — начал я. — Вы правы. В Турции надо снимать кино, как в Европе, чтобы оно было произведением искусства. Сегодня я не стал говорить с Фюсун об этом, ведь вас не было. Поговорим как-нибудь в другой раз.

В пьяной не меньше, чем у меня, голове Феридуна все смешалось от радости.

— Давайте я приеду во вторник в семь часов вечера, заберу вас из дома и мы куда-нибудь съездим? — предложил я.

— Фюсун тоже может поехать, да?

— Конечно. Мы ведь собираемся снимать кино, как в Европе, а в главной роли будет Фюсун.

И мы вдруг улыбнулись друг другу, как старинные друзья, у которых за плечами годы дружбы в школе и армии, а теперь появилась надежда разбогатеть. Я внимательно посмотрел в детские глаза Феридуна, и мы молча разошлись.