Музей невинности - Орхан Памук

На обратном пути мне совершенно не хотелось видеть, как Фюсун, задремав на заднем сиденье или болтая с Четином, который, как обычно, внимательно и осторожно вел машину, положила голову на плечо супруга либо прилегла на его живот, а Феридун обнимает её одной рукой. Поэтому, пока автомобиль мчался во влажной жаркой летней ночи, я всматривался в темноту, откуда доносился треск цикад, и вдыхал запах пыли, плесени и жимолости, влетавший в приоткрытые окна машины с ночных улиц. Муж с женой часто обнимали друг друга во время просмотра, — так было, например, в кинотеатре «Инчжирли» в Бакыркёе, где мы смотрели детективы, навеянные американским кино и жизнью стамбульских улиц, — и тогда я мрачнел, замолкал и замыкался в себе, как герой фильма «Меж двух огней», затаивший страдания. Иногда я думал, что Фюсун специально кладет при мне голову мужу на плечо, чтобы я ревновал, и тогда пытался тоже чем-то задеть её. Делал вид, что совершенно не замечаю тихого шепота и смеха молодоженов, но полностью погружен в фильм, и, чтобы показать это, изо всех сил хохотал в том месте, где улыбались только самые тупые. Потом хихикал всю дорогу, как турецкие интеллигенты, которые ходят на простые фильмы, но чувствуют себя неуютно, потому что такое кино — для народа, и они, едва заметив какую-нибудь забавную деталь, которую не видит никто, не преминут презрительно посмеяться.

Меня не особо беспокоило, когда Феридун, расчувствовавшись, сам клал ей руку на плечо — он делал это редко, — но мне становилось плохо, когда под тем же предлогом сама Фюсун нежно клала голову ему на плечо, и в такие моменты я думал, что она специально хочет сделать мне больно, считал её бессердечной и злился сам на себя.

В один из прохладных дождливых дней конца августа, после того как над Стамбулом пролетела первая стая направлявшихся с Балкан в Африку аистов (я даже не вспомнил, что ровно год назад была наша с Сибель вечеринка по случаю окончания лета), мы смотрели фильм «Я полюбил нищую» в летнем зале кинотеатра «Йумурджак», расположенном в сквере посреди рынка Бешикташ. В темноте я заметил, что Фюсун с мужем держатся за руки под кофтой, лежавшей у Фюсун на коленях. Меня охватила ревность. Впоследствии в других подобных случаях, когда я решал, что ревность уже не терзает меня, пристально смотрел на них под предлогом того, что меняю позу или закуриваю сигарету. Почему они держались за руки у меня на глазах? Ведь они женаты, делят постель, у них масса возможностей касаться друг друга...

От ревности у меня обычно портилось настроение, и тогда безнравственно плохим, невероятно сырым, жалким и далеким от реальности мне казался не только фильм, который мы в ту минуту смотрели, но и все фильмы, которые мы видели прежде. Тогда мне надоедали глупые влюбленные, которые то и дело пели дурацкие романтические песни; надоедали все деревенские девочки в платках, но с накрашенными губами, которые из служанок умудрялись в одночасье стать известными певицами. Меня раздражали фильмы про закадычных друзей-сержантов или братьев по крови, бесстыдно заговаривавших с героинями на городских улицах, — Феридун такие фильмы с усмешкой называл адаптацией «Трех мушкетеров» Дюма. В кинотеатре «Арзу» в Ферикёе мы видели две подобные картины. Они назывались «Три близнеца из Касымпаша» и «Три храбреца». Герои были в черных рубашках. Но так как администрация кинотеатра из-за конкуренции показывала по два или три фильма, невероятно урезанных, понять, о чем шла речь, было невозможно. Я порядком устал от самоотверженных влюбленных («Стойте! Стойте? Танжу невиновен! Преступник, которого вы ищете, — я!» — кричала Хюлья Кочйигит в фильме «Под акациями», остановленном на половине из-за дождя); от матерей, готовых на все, лишь бы достать деньги на операцию слепому ребенку (об этом был фильм «Разбитое сердце», который показывали в кинотеатре Парка культуры в Ускюдаре, где в перерыве между фильмами шло представление гимнастов); от друзей главного героя, кричавших: «Спасайся, дружок, я задержу врагов!» (таких обычно играл актер Эрол Таш, который, как утверждал Феридун, обещал поучаствовать и в нашем фильме); от самоотверженных парней из соседнего квартала, отворачивавшихся от своего счастья и говоривших любимой девушке: «Ты — возлюбленная моего друга!» В минуты безысходности мне были безразличны даже героини, признававшиеся: «Я — бедная продавщица, а вы — сын богатого фабриканта», и грустные одинокие богачи, которые, погрузившись с головой в любовные страдания, заезжали под любым предлогом навестить дальних бедных родственников, лишь бы только повидать возлюбленную.

Мое непрочное счастье, помогавшее мне с симпатией смотреть фильм на колыхавшемся от ветра экране и любить зрителей в кинотеатре, от малейшего порыва ревности умело в мгновение ока превращаться в самую черную тоску, от которой я проклинал весь свет. Но когда я основательно проникался мраком убогого мира постоянно терявших зрение деревенских красавиц, наступал какой-нибудь волшебный миг, — например, бархатная рука Фюсун невзначай касалась моей, — и весь мир снова озарялся. И тогда, чтобы не утратить блаженства случайного столкновения, я не двигал рукой, во все глаза смотрел на экран, совершенно не понимая, о чем там речь, чувствовал, что она тоже специально не двигает рукой и дает мне касаться себя, и готов был потерять сознание от счастья.

Однажды в конце лета мы смотрели «Юную госпожу», шедшую в кинотеатре «Чампарк» в Арнавуткее. Пока мы следили за приключениями капризной молодой богачки, которую сумел перевоспитать простой водитель, наши с Фюсун руки опять коснулись друг друга и замерли. Жар её кожи передался мне, и тут неожиданно на него отреагировало мое тело. Какое-то время я предавался головокружительному наслаждению, совершенно не обращая внимания на досадную непристойность, как вдруг в зале зажегся свет и начался пятиминутный перерыв. Я едва успел положить свой ярко-синий свитер.

— Купим лимонад? — предложила Фюсун. В перерывах между фильмами она ходила покупать лимонад и семечки, обычно с мужем.

— Хорошо, только подожди минуточку, — сказал я. — Я кое о чем думаю.

В лицейские годы, чтобы скрыть подобное недоразумение от однокашников, я всегда вспоминал о смерти бабушки, о похоронах, которые видел в детстве, о том, как ругал меня за что-нибудь отец, и даже воображал собственные похороны, свою темную могилу и насыпавшуюся в глаза землю.

Спустя полминуты я поднялся. И сказал Фюсун: «Все, пойдем».

Я шел рядом с ней, и тут мне будто впервые бросилось в глаза, какая изящная у неё шея и как ровно она держит спину. Так прекрасно было идти рядом с ней между рядов кресел, зрителей, больших семей с неугомонными детьми, не стесняясь ничьих взглядов... Все смотрели на неё, и мне это нравилось, я был рад, что нас считают парой, мужем и женой. Помню, подумал в тот миг, что все пережитые мною страдания стоят такой короткой прогулки.

Перед киоском с лимонадом столпились дети и взрослые, никто не желал стоять в очереди и криком требовал то, что хотел. Мы встали и принялись ждать, когда кто-нибудь отойдет.

— О чем ты сейчас так серьезно задумался? — спросила, немного помолчав, Фюсун.

— Мне понравился фильм, — ответил я. — Я задумался, почему с таким удовольствием смотрю фильмы, над которыми раньше смеялся и даже презирал.

— Тебе действительно они нравятся? Или ты говоришь так только ради того, чтобы ходить с нами в кино?

— Конечно нет. Мне нравятся фильмы. Почти в каждом, который мы видели этим летом, было что-то такое, что повлияло на меня, что было созвучно моим переживаниям.

— В жизни не все так просто, как в этих фильмах, — задумчиво произнесла Фюсун, будто её расстраивали мои иллюзии. — Но мне они кажутся занятными! И я рада, что ты ходишь вместе с нами.

Мгновение мы молчали. Мне хотелось признаться: «Знаешь, мне достаточно просто сидеть рядом с тобой». Случайно ли наши руки касались друг друга и часто лежали рядом? Таившиеся во мне слова рвались наружу, но окружавшая нас толпа не позволяла этого. Из громкоговорителей на деревьях заиграла песня Орхана Генджебая к фильму, который мы видели два месяца назад в окраинном кинотеатре Пендика. «Когда-то ты была моей...» — лились слова, и музыка, хранившая в себе воспоминания, сейчас отдельными картинками проносила бесподобные мгновенья лета у меня перед глазами.

— Этим летом я очень счастлив, — решился я сказать. — Фильмы многому меня научили. Ведь в жизни важны не деньги... А, к сожалению, страдания... Усилия... Правда?

— Фильм про жизнь и страдания, — легкая тень внезапно омрачила лицо моей красавицы, — должен быть искренним.

Двое мальчишек толкались и брызгались лимонадом. Один внезапно прыгнул в её сторону, но я успел притянуть Фюсун к себе. На неё попало несколько капель.

— Ах вы, засранцы! — возмутился какой-то немолодой мужчина и влепил одному из мальчишек затрещину. Потом повернулся к нам, явно ожидая одобрения, и взгляд его остановился на моей руке, лежавшей на талии Фюсун.