Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

– Тесей, этот сын горшечника, волосы которого еще полны глины, осмелился сесть на мое место. Я велел ему убираться, но он отвечал оскорблением.

Побледневший афинянин резко произнес:

– Пусть я и раб, но не твой невольник. Ну а что касается моего отца, землепоклонник, я хотя бы могу назвать его имя. А обычаи ваших жен всем известны.

Я поглядел на драчунов и понял, что обидчиком был Аминтор, по сути своей лучший из них двоих.

– Вы уже перестали оскорблять друг друга? – проговорил я. – Действуя подобным образом, вы оскорбляете меня. Формион, в Элевсине я устанавливаю обычаи, и если они тебе не по вкусу, жалуйся мне. Аминтор, похоже, ты занимаешь здесь более высокое место, чем я. Скажи тогда, чего ты ожидаешь от нас, чтобы мы не обидели тебя.

Они что-то пробормотали. Все сидели вокруг, по-собачьи доверчиво глядя на меня. За гневом они надеялись увидеть силу. Так бывает и среди воинов. Но горе тому, кто, пробудив в обреченных последнюю надежду, не оправдывает ее.

Я уселся на кипу шерсти, дань какого-то крохотного городка, и взглянул на них. За едой я познакомился с четырьмя афинскими юношами: Формионом, Теламоном, сыном мелкого землевладельца, спокойным и уравновешенным, скромным и изящным Гиппоном, которого мне уже случалось где-то видеть, и Иром, чья мать так кричала, когда вынули его жребий. Она была наложницей какого-то знатного мужа, однако, очутившись вдали от материнских юбок, худощавый и тонкоголосый, похожий на девушку юноша казался столь же уверенным в себе, как и все остальные.

Девушек я знал еще менее. Одна из них, Хриса, – безупречная бледно-золотистая лилия; это она, вытянув жребий, заставила всех плакать. Минойка Меланто, крепкая и уверенная в себе, держалась решительно и покровительственно. Что касается остальных, застенчивая Нефела все куксилась, тонкая, чуть раскосая Гелика помалкивала, Рена и Пилия казались хорошенькими дурочками, Фива была добрая и честная, но простая как репка. Я вглядывался в их лица, стараясь понять, на что они годны, ну а они смотрели на меня, как пловцы, державшиеся за бревно.

– Итак, – начал я, – пришло время поговорить.

Они ожидали. Что им еще оставалось?

– Не знаю, почему Посейдон послал меня к быкам; не знаю и того, хочет ли бог моей смерти на Крите. Если же он не желает ее, я приложу свою руку к тому, что увижу на острове. Но пока мы во власти Миноса, и я – как и все вы – просто раб бога. Каким вы хотите видеть меня? Занимающимся лишь самим собою или ответственным за всех вас, как было бы дома?

Не успел я закрыть рот, как все завопили, что желают иметь предводителя. Лишь Гелика, девушка с раскосыми глазами, молчала, но иной я ее не видел.

– Сперва подумайте, – проговорил я. – Если я стану вашим вождем, то заведу собственные законы. Понравится ли вам это? Вот муж, который имеет власть устанавливать их. – И я указал на критянина, вновь усевшегося на свое место и занявшегося ногтями.

– Если хочешь, мы можем принести клятву, – предложил Аминтор.

– Да, хочу. Мы должны дать клятву стоять друг за друга. И если кто-нибудь не согласен, пусть скажет сейчас. Говорите и вы, девы. Я зову всех на совет. Мы должны завести собственные обычаи, соответствующие нашему положению.

Не привыкшие бывать на людях, афинские девушки отступили, перешептываясь, наконец заговорила смуглая и резкая минойка Меланто:

– Мы оставили родную землю, поэтому нами должен предводительствовать муж; таким всегда был закон минойцев. Я за Тесея.

– Это один голос, – проговорил я. – А что скажут шестеро остальных?

Повернувшись к ним, она проговорила с пренебрежением в голосе:

– Вы слышали его. Поднимите руки, если не способны открыть рот.

Тогда пятеро подняли руки, а Хриса, сероглазая девочка с золотыми волосами, серьезным голосом проговорила:

– И я за тебя, Тесей.

Я обернулся к юношам:

– Кто против? На Крите мы должны будем полагаться друг на друга. Поэтому говорите сейчас, и, клянусь головой собственного отца, я не буду в обиде.

Юный афинянин Ир, любимчик своей мамаши, отвечал серьезным голосом без привычного жеманства:

– Тесей, никто не возражает против тебя. Ты отдал себя богу, а нас просто взяли. Кроме тебя, никто не вправе называться царем.

– Очень хорошо, – проговорил я, – пусть свершится именем бога. Но нам нужен жезл для оратора.

Вокруг не было ничего, кроме веретена, которое крутила Фива, чтобы скоротать время.

– Бросай-ка свою шерсть за борт, сестричка, на Крите потребуется иное умение.

Она поступила по моему совету, и мы воспользовались деревяшкой.

– Вот наш первый закон, – проговорил я. – Все мы отныне родня. Среди нас нет больше афинян и элевсинцев. Более того, бык не отличит знатного от простолюдина; поэтому пусть каждый думает лишь о своей чести и забудет о звании. Среди нас нет эллинов и минойцев, нет знатных и низких, нет даже мужей и жен. Девушки должны сохранить девственность, иначе они потеряют жизнь. Тот из юношей, кто забудет об этом, преступит нашу клятву. Скоро все мы будем танцевать для быка – и мужи, и девы. Ну а раз мы можем быть только товарищами, пусть каждый поклянется, что не станет относиться к другому без братской приязни.

Я выстроил всех кружком, жрица-критянка скользнула поближе – посмотреть, не задирают ли здесь чью-нибудь юбку. А потом я взял с них крепкую клятву – ведь до сих пор нас связывало лишь несчастье. Все сразу приободрились, как бывает, когда испуганный человек находит себе дело.

– Теперь все мы – дети одного дома, – проговорил я. – И нам нужно имя.

Тут я заметил, что Хриса обратила к небу свои широко посаженные глаза, и услышал далекие крики. Цепочка длинноногих журавлей, мерно взмахивая крылами, перелетала от острова к острову.

– Смотрите, – объявил я, – Хриса заметила знамение. Журавли тоже танцуют; всем известен «танец журавля». И мы назовемся «журавлями». Но теперь, прежде чем что-либо делать, мы посвятим себя вечноживущему Зевсу и Матери Део. Пусть будут общими и боги, тогда никому не будет обидно. Меланто, ты будешь взывать к богине, но без всяких женских мистерий: у «журавлей» все должно быть общим.

По правде говоря, мне вовсе не хотелось обделить почтением Матерь. Она не любит мужей, находящихся у кормила власти; а на Крите, я знал, Матерь Део владычествует среди богов.

– Хорошо, – проговорил я потом. – Совет еще не окончен. Кто-нибудь хочет сказать свое слово?

Руку протянул хрупкий юноша, показавшийся мне знакомым. Теперь я вспомнил, где видел его: он-то и наводил блеск на упряжь, пока я поджидал отца. Не глядя на обоих элевсинцев, которые входили в стражу и потому числили себя потомками богов, я передал ему жезл: