Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

Эти слова отрезвили меня. Я понял, что отец здраво судит обо мне.

– Ну хорошо, отец, постараюсь не доставить тебе неприятностей. Но я должен немедленно отправиться туда и увести своих людей. Что они сейчас думают обо мне?

Отец покачал головой.

– Царь Минос знает все. Он знает, что наши царства соединились, и едва ли он откажется от своих прав.

– Но я поклялся, что они не будут отвечать за афинян, – возразил я, хватаясь за рукоятку кинжала и стараясь успокоить себя.

Он задумчиво потер подбородок:

– Если жребий падет на одного из твоих людей, ты получишь повод уменьшить дань, наложенную на Элевсин. Иногда, Тесей, смерть человека оправданна – если он расстается с жизнью во благо других людей. – Я поднес руку ко лбу, в ушах звенело. Отец продолжал: – К тому же, если быть откровенным, все они – всего лишь минойцы, а не эллины.

Шум в ушах моих то нарастал, то стихал. Я вскричал:

– Эллины, минойцы – какая разница? Я поклялся стоять за них перед богом. Кем же теперь окажусь я? Или чем?

Он что-то ответил, дескать, я сын его и пастырь Афин. Я едва слышал отца, голос его, казалось, доносился из-за стены.

– Отец? – проговорил я. – Что делать мне?

Но едва слова эти оставили мои уста, я понял, что обращаюсь не к царю Эгею. Шум в голове немного стих, и я услышал голос отца, вопрошавший, не болен ли я.

– Нет, повелитель, мне уже лучше. Я понял, как следует мне поступить, дабы спасти свою честь. Если критяне не отпустят моих людей, я тоже должен буду испытать свой жребий, подобно всем остальным.

– Ты? – Глаза отца широко раскрылись. – Ты обезумел, мальчик? – А потом лицо его снова стало замкнутым, он погладил бороду и сказал: – Ну что ж, ты оказался прав тогда, когда вернулся назад в Элевсин. У тебя есть чутье на подобные вещи. Люди проявят больше терпения, если ты будешь стоять среди них. Да, в конце концов, мысль неплохая.

Я был рад, что он успокоился, и вложил свою руку в его.

– Не волнуйся, отец. Бог не может забрать меня раньше, чем начертано судьбой. Сейчас я переоденусь и вернусь.

Я бегом направился к себе и схватил первое, что подвернулось под руку: охотничий костюм из некрашеной оленьей шкуры с зелеными кисточками вдоль шва на бедрах. В тот день я едва взглянул на него, а привык уже потом. Отец стоял на прежнем месте, а получивший от него указания управитель уже спешил прочь.

Рыночная площадь была видна с северной террасы, с нее убрали все прилавки и приготовленные для праздника навесы. Юноши и девушки толпились на северной части ее, перед алтарем, посвященным всем богам. И, спускаясь вниз, мы услыхали стенания.

Когда мы явились на площадь, критяне уже успели разобраться: толстых и высоких, больных, заморышей и недоумков отпустили; остались только невысокие и быстрые, сильные и стройные, юноши справа, а девы слева. Во всяком случае, так было сначала; но теперь некоторые сошлись между обеими группами, и позы их говорили, кто был официально просватан, а кто скрывал свой секрет до нынешнего дня. Многие девушки были еще совсем детьми. В играх с быком могли участвовать только девственницы, и ко времени прибытия критян многие торопились вступить в брак. Чтобы предотвратить споры, критяне всегда привозили с собой жрицу.

Среди юношей оказалась добрая треть моих спутников. Увидев меня, они замахали руками. Я понимал, что они надеются на немедленное освобождение, и отвечал жестом, словно и сам на это рассчитывал. Тут я ощутил спиной своей взгляд многих глаз. Афиняне глядели вослед мне, и я понимал, о чем они думали, видя меня на свободе подле отца. Жребия своего ждали, как я увидел, и мальчишки, еще не достигшие шестнадцати лет, но уже сравнявшиеся в росте со мной. Я вспомнил, как дед говорил мне, что сложение мое как раз подходит для этой игры. С болью в сердце, со скорбью и гневом я повернулся к критянам.

Сперва я даже изумился: все они оказались чернокожими, а потом вспомнил про заморских наемников Миноса. Бедра их прикрывали юбочки из леопардовых шкур, а на головах были шлемы из конских кож, снятых с головы вместе с гривой и ушами. На черно-белые щиты пошла шкура какого-то неизвестного мне полосатого зверя. Темные плечи наемников блестели на солнце, глаза, посматривавшие на Акрополь, сверкали белками. Воины стояли совершенно неподвижно – я еще не видел таких: щиты и копья – на одной линии, словно единое тело с сотней голов. Впереди всех стоял кормчий, единственный здесь критянин.

Свое представление об этом народе я составил в Трезене. Хотя мог бы догадаться, что те купцы, что приплывали туда, только изображали кносских вельмож там, где никто не умел заметить разницы. Теперь я увидел образец и понял, сколь скверными были копии.

На первый взгляд критянин казался женственным. Он был разодет напоказ и стоял с непокрытой головой, симпатичный чернокожий мальчишка держал его меч и щит. Темные, волнистые и напомаженные, как у женщины, волосы спускались по спине до пояса, а чисто выбритое лицо не сразу позволило мне понять, что ему уже около тридцати лет. Единственной одеждой критянину служили скатанный толстый пояс, охватывавший узкую талию, и прикрывавшая бедра юбочка из позолоченной бронзы. На шее – широкое ожерелье из золотистых и хрустальных бусин. Все это – и стать и одежду – я осмотрел прежде, чем он удостоил меня взглядом. Передо мной была фигура, изображенная на стене в чертоге царственного победителя, которой не могут коснуться время и перемены, которую не растрогают ни слезы, ни бессильный гнев; этот воин будет стоять во всей своей гордости, ничего не замечая вокруг, пока война или землетрясение не разрушат стену.

Когда я приблизился, он обратил ко мне свои глаза, опушенные длинными черными ресницами. Кормчий был на два пальца ниже меня и одним взглядом успел дать мне понять, что именно такой рост наилучшим образом подобает знатному мужу. Я еще только собирался открыть рот, когда он сказал:

– Прости, но если у тебя нет письменного освобождения, я ничего не могу сделать.

Ощутив нарастающий гнев, я вспомнил слова отца и отвечал негромко:

– Дело не в этом. Я – Тесей, царь элевсинский.

– Прошу прощения, – с холодной вежливостью заметил он, не обнаруживая никакого смущения.

– Среди отобранных тобою людей я вижу дюжину юношей из моей стражи, все они еще безбороды. В Афинах они гости. Вам придется подождать, пока я отделю их.

Он приподнял брови:

– Мне говорили, что Элевсин ныне покорился Афинам и над ним властвует наследник здешнего царя, с которым я, должно быть, и имею честь сейчас говорить. – Слова эти он произносил словно статуя из полированной бронзы.

– Элевсин не подчиняется никому, кроме меня, – настаивал я. – Царство покорилось мне, когда я по обычаю убил его прежнего царя. – Брови его поднялись к волнистым волосам. – Ну а свою дань, – продолжал я, – мы выплачиваем раз в два года – столько-то зерна и столько-то вина. У меня хорошая память на такие вещи.