Корректировка - Вадим Ледов

хрустальные стопки и проследив, чтоб выпили до дна, тут же налил еще.

Закусывать я начал с нежнейшей розовой семги, добавив к ней маринованный огурчик. Жирная сёмужка – идеальная смазка для желудка перед массовым приемом алкоголя. Роль же огурчика была чисто эстетическая.

Выпив и закусив, я первым делом стал искать глазами Альбину и обнаружил её на другом конце стола. Она сидела в компании Ларисы и высокого плечистого парня. Боже, как она была красива. В изумрудного цвета тунике, напоминала экзотический цветок. Мельком глянула в мою сторону и тут же отвела глаза. Её сосед мне совершенно не понравился – красавец с пышными светлыми кудрями, лежащими на широких мускулистых плечах. Лицо мягкое, пухлые губы, большие глаза в пушистых девичьих ресницах, кокетливый наклон головы. Он наклонялся к Альбине, что-то ей заяснял, она сдержано улыбалась. Только эта сдержанность спасала меня от отчаянья.

Дальше последовала серия тостов и спичей от гостей, с восхвалением хозяйки и хозяина хлебосольного дома и пожеланием всех благ, после которых народ выпивал и закусывал.

Затем поднялся сам хозяин и задвинул ответную речь.

Иван Андреич был мужчиной крупным, с выдающимися чертами лица и редеющими седыми волосами. Каждая черточка его внешности говорила: я – начальник! Такой просто не имел морального права класть кирпичи или, например, таскать носилки с раствором на строительстве светлого будущего. Он обязан был руководить этим строительством.

Говорил он долго, витиевато и одновременно косноязычно, благодарил гостей, которые тоже, все как один были начальники, за исключением, конечно, молодежи. Я вскоре утратил нить повествования, заскучал и стал украдкой выпивать, не дожидаясь окончания речи. При этом поглядывал на Альбину, которая по-прежнему была увлечена выразительным красавцем. Что они могут так долго обсуждать? Неужели белокурый Аполлон пытается умыкнуть Синеглазку прямо из-под моего пьяного носа?

Я почувствовал себя обязанным подойти, разъяснить обстановку. Но не пошел, сообразив, что это может закончиться скандалом в приличном обществе. Вместо этого я вспомнил, что у меня есть Кир и тут же дал ему команду приблизить парочку. Он тут же исполнил и теперь я видел их словно в бинокль. И не только видел, но и слышал разговор, словно звуки тоже приблизились. Тут же выяснилось, что Аполлона зовут Боря, что он Лоркин коллега балерон или как у них там, танцор.

Разговор шел про какого-то Бориного товарища или даже друга, что-то вроде: «А он мне сказал.», «А я ему говорю.», в общем, какие-то сложные отношения. Не отвлекаясь от повествования, он поглядывал на Алю, как бы в поисках поддержки. Та послушно качала головой, заметила сочувственно:

– Да ладно. Не может быть.

– Точно тебе говорю! – откликнулся на сопереживание Боря. – Я так расстроился, ты даже представить не можешь. Я к нему всей душой, а он так… В общем, мы расстались, – закончил монолог Боря и взглянул на неё тепло и ласково, ожидая поддержки. С удивлением, я не обнаружил в его взгляде никакого вожделения, словно рядом с ним сидела какая-то серая мышка.

Альбина не отказала ему в поддержке и даже вздохнула с пониманием, но глаза при этом остались равнодушными.

– Хватит ныть Хилькевич, – влезла в разговор Лорка. – Позвонил бы ему, раз так сильно переживаешь.

– После того, что он мне наговорил, я еще ему звонить буду?! – в ажиотации, как и полагается служителям Терпсихоры, вопросил Боря. – Ни за что! Пусть сам первый звонит и прощения просит. Я еще подумаю, разговаривать с ним или нет.

Чего он так убивается, по поводу своего дружка?

– Анализ речевого спектра, – сообщил Кир, – с вероятностью в девяносто девять процентов позволяет предположить гомосексуальность Бориса.

Уф, у меня отлегло от сердца. Судя по всему, для балетного педро, Аля представляет ценность, исключительно в роли жилетки, в которую можно поплакаться. Странно только, что он не боится распространяться о своих наклонностях, за гомосятину в Совдепии можно и на нары присесть. Лично я, в общем-то, против педиков ничего не имею. Нравится им чпокать себе подобных, ну и на здоровье, как говорится, если те не против. Главное, в их присутствии в бане за мылом не наклоняться.

Иван Андреич, наконец, закончил свою речь и притомившиеся его слушать, гости, захлопали, восторженно загудели и немедленно выпили.

За стол вернулся Генка, ходивший позвонить домой – баба Вера с утра себя плохо чувствовала – давление и все такое. Вид у него был отчетливо понурый.

– Блин, еще хуже стало, совсем бабка разболелась… – сообщил он причину своей печали, – домой ехать придется. Скорую наверно вызывать. Черт, Феля, жалко-то как!.. такое оставлять, – он кивнул на богатый стол.

– Ну, что ж делать, Геша, – посочувствовал я его горю. – Ехай. Бабулю надо беречь.

– Ладно, пойду с теть Леной попрощаюсь. Сам доберешься до дому?

– Доберусь, куда я денусь.

Генка ушел охваченный грустью, а я продолжил предаваться гастрономическому разврату.

Прошло еще полчаса и объевшийся народ понемногу стал выбираться из-за стола. Компания распадалась на отдельные очаги. Кто-то отошел покурить, кто-то в туалет. Молодежь танцевала под ритмичную музыку.

На нашем участке стола остались только мы с Иван Андреичем. Он сидел мрачный, облокотившись локтем на стол, подперев толстую щеку ладонью. Отвлекшись от мыслей про Альбину, я заметил, что он смотрит на меня пристальным, слегка остекленевшим взглядом, как будто пытается вспомнить.

– Вы… – Иван Андреич замялся. – Я, извините, вижу вас впервые… вы знакомый Ларисы? Из балетных?

– Нас не представили. Меня зовут Феликс. Я друг Геннадия.

Он все смотрел на меня, очевидно размышляя: что здесь, на элитном мероприятии, делает друг какого-то Геннадия? Я почувствовал себя не ко двору.

Выручила, подошедшая к столу тетя Лена.

– Чего пристал к парню? Это Феликс, школьный друг моего Генки. Они все детство вместе – считай родственник. – она отечески потрепала меня по волосам. Её мощный бюст почти касался моего носа. Хотелось его чмокнуть, но я, по понятным причинам, удержался.

– Ах, Генкин, – взгляд Иван Андреича потеплел, – ну, так бы сразу и сказал! Давай тогда выпьем за знакомство, наливай Генкин друг!

Он, кажется, сразу же по представлению, забыл мое имя. Что ничуть не помешало мне аккуратно разлить водку в наши рюмки. Мы чокнулись. Выпили.

– И чем же ты занимаешься по жизни? – продолжил, от нечего делать, интересоваться Жук. Я поведал ему свою легенду.

– Ученым значит,