Корректировка - Вадим Ледов

мало, стоили они бешенные деньги, еще и повязать могли за спекуляцию. Что Обнорск, что Новосиб – города не портовые, диски поступали либо, через родителей-учёных которым удавалось вырваться из родной стороны на иностранные симпозиумы, либо через студентов и аспирантов из стран народной демократии.

К концу семидесятых, моя любовь к року угасла, потянуло на попсу. Вот слушаю сейчас и дивлюсь, как же я перся от этого всего?

Первые роллинги и битлы теперь воспринимались допотопно, словно их записали пещерные люди ещё до эпохи исторического материализма. «Юрай хип» показался мне нарочито пафосным. Первые диски «Дип Пепл» – унылый примитив. Все какое-то однообразное, будто копируют друг у друга.

Всё это самодеятельное творчество осталось для меня в том времени. Да, была там пара-тройка хороших песен, которые приятно услышать вновь, но, в общем и целом, основная масса – убожество, полинявшее и выцветшее, как старая тряпка. Слушать такое, словно смотреть фантастику шестидесятых-семидесятых – без слез не взглянешь.

Хотя вру – было исключение. Старый зеппелиновский блюз продолжал трогать струны моей души, не теряя мощи и напряжения. Возможно дальше, и они бы скурвились перейдя на какую-нибудь популярную муру, но Джон Бонэм прервал их путь. Захлебнувшись по пьянке собственной блевотиной, склеил ласты, откинув барабанные палочки.

Так под музычку, вспоминая былое, погружаясь в думы и копаясь в саундтреках, я просидел до вечера, лишь изредка вставая, чтоб соорудить какой-нибудь нехитрой еды и достать из холодильника очередную баночку пива.

Внезапно за окном потемнело, это незаметно подкралась огромная черная туча.

Небо раскололось на две половинки, разрезанное белым росчерком молнии. С опозданием пришел орудийный раскат грома. В темном окне бесновались грозовые разряды. Они были пугающими и стремительными. Казалось, что каждая непременно целит ко мне комнату. Еще раз город озарил мертвенный электрический свет, а за ним ворвался ветер. С прохудившегося неба рухнула огромная масса воды. Зазвенели стекла, затрещали деревья. В Обнорск пришла настоящая гроза.

Я встал, и захлопнул окно. Потом пододвинул кресло и сел глядя на улицу. Дождь рушился на подоконник, гремя жестяным козырьком.

Дома, деревья, машины то скрывались под пеленой воды, то вновь возникали в огненных вспышках небесного света. Гроза, стена дождя были истинны и прекрасны. Ей-богу, стоило жить ради того, чтобы видеть это. Долбанный астероид всего нас лишил. Нет – это обязательно надо предотвратить.

Я обернулся. Сквозь щель под дверью пробивалась светлая полоска, пора собираться в путь.

1972 год

В городе поселилась жара. Она была особенно ощутима в центре. Раскаленный воздух, пропахший бензиновой гарью, неподвижно висел над крышами домов.

Толик закрыл машину, и мы вошли во двор. В прекрасный обнорский двор, каких уже мало осталось в городе. Он весь зарос акацией и сиренью, лопухи толпились в палисаднике прижимались к стенам двухэтажных домов, щербатое основание которых покрылось мхом. На втором этаже, прямо из-под крыши, проросло какое-то деревцо, оно искривилось хилым стволом, пробиваясь к свету, ветви его тихо раскачивал ветерок.

В этом доме жил знакомый Толяна, хорошо известный в узких кругах меломан Гарик.

Гарик числился инвалидом, чего-то у него там не хватало в организме. Инвалидность позволяла ему легально тунеядствовать, а на самом деле предпринимать. В подвале своего дома он оборудовал мастерскую, где в частном порядке ремонтировал радиотехнику, а заодно занимался записью музыки на коммерческой основе.

Дверь нам открыл сам хозяин. Он был высоким худым, хорошо за сорок, с костистым лицом, крючковатым носом и растрепанными пегими от седины патлами. Одет в застиранный до неопределенного цвета домашний халат, из-под которого торчали тощие волосатые ноги. Больше всего он напоминал большую хищную птицу. Не орла, конечно, а скорее грифа-стервятника.

Поздоровались. Он извинился, что не приглашает в квартиру – мы там просто не поместимся. Пойдем сразу в мастерскую. Попросил обождать минуту на переодеться, и не закрывая дверь скрылся в своей комнате.

У Гарика было две крошечные комнатки в коммуналке. В первой, сразу возле двери, лежала на продавленной кушетке тощая тетка средних лет с безразличным лицом – сожительница Катька. Закинув правую руку за костлявое бедро, левой она непрерывно метала в рот семечки из стоявшей перед ней тарелки, обратным потоком сплевывая шелуху. Не переставая грызть, она пристально смотрела на нас. Понадобилось время, чтоб осознать, что смотрит она на самом деле в экран телевизора, стоявшего на холодильнике у двери. Передавали новости. На телевизионном экране колосились бескрайние поля, лились в апокалиптических сполохах мартеновского пламени, мегатонны чугуна и стали, сквозь глухую тайгу прокладывались рельсы, дымили трубами индустриальные гиганты. Дикторы телевидения рассказывали, как неуклонно растет благосостояние трудящихся.

В центре комнаты находился круглый стол, окруженный с боков сервантом, платяным шкафом и воткнутыми между ними стульями – не гостиная, а микросклад мебели. Вторая комната отделялась от первой слегка вогнутой фанерной стеной с проемом, завешенным ситцевой занавеской.

Через пять минут Гарик вышел к нам уже облаченный в треники с вытянутыми коленями и майку алкоголичку.

Найти его мастерскую было легко. Выходишь во двор, справа от подъезда подвал. Спускаешься вниз, металлическая дверь со звонком. Звонить мы, разумеется, не стали, Гарик отпер дверь ключом.

Подвал встретил нас темнотой и запахом сырости. Я оказался в большой комнате. У одной стены стоял стеллаж, заставленный коробками с пластинками, катушками и кассетами. У другой – там, где были два окна, – длинный, во всю длину комнаты, стол с усилителями, радиоприемниками, магнитофонами. Я не мог не обратить внимания на то, что большая часть аппаратуры была импортной. Между диваном и шкафом стояла тумбочка, на которой громоздилось главное сокровище Гарика – японские магнитофоны: катушечник TEAC A-4010 и кассетная дека Akai GXC-65, похожие на космические приборы. Все это очень не вязалось с потрепанным внешним видом владельца.

Он усадил нас на диван и встал напротив:

– Ну-с, молодые люди, что у вас, до меня? Анатолий сказал, что у вас имеется достойная музыка?

Я кивнул и раз – достал из сумки бутылку с коньяком, два – извлек оттуда же пакет с кассетами.

– Отлично, – констатировал Гарик.– Сейчас, пока аппаратура прогреется, я рюмки достану. Устраивайтесь.

Включив аппаратуру, засветившуюся оранжевыми огоньками электронных ламп, он открыл форточки на всех окнах и ушел в другую комнату.

Вернулся он оттуда с коричневым кирпичом на тарелке, ножом и рюмками.

– Шоколад, – пояснил он на наши недоуменные взгляды, – работницы тащат с Шоколадной фабрики и продают по десяти