Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Протрезвев, объяснял всем, кто интересовался, что боится ее добить, как добивают пристукнутого тапкой, но еще шевелящегося таракана.

Во время одного такого избиения вмешалась Аграфена. Пришла в гости к подруге, а тут такое. Танька боялась ответить ударом на удар и терпела побои своего супруга, страшась разозлить его еще больше. Аграфена же никого не боялась. С детства она во время грозы, когда все дети прятались по домам, напротив, выбегала и кружилась во дворе с криком:

– Илья-пророк – пыльный мешок!

И кричала в грозовое небо:

– Я тебя оскорбила, а ты меня убей!

И глядела на грозу с ненавистью.

В драке с ненормальным танькиным мужем Аграфена применила все тяжелое оружие попавшееся ей под руки. В ход пошли чугунные сковородки, разные кастрюли, но добила его дубовая старинная табуретка, сделанная на совесть еще танькиным дедом.

Буян рухнул Аграфене под ноги, а на утро очухался и потирая ушибленную голову, угрюмо собрал вещи, без предъявления претензий по поводу совместно нажитого имущества умотал в соседний район, к матери. После, правда, супруги встретились в суде, муж подал на развод. Аграфена долго смеялась, потому, как к матери уезжают и на развод подают, в обыкновении, женщины.

И поступки, и слова у него оказались бабьи. Трезвый, чисто одетый, в костюмчике, танькин муж, не моргнув глазом, соврал судье, что с Танькой жить невозможно, потому как пьет она горькую и бьет его, бедненького, сковородкой, по голове.

Аграфену, забившуюся в судорогах негодования, судебные приставы вывели из зала суда. Таньку с супругом развели, и он укатил к своей матери.

Танька долго рыдала и в суде, и по дороге домой, и дома. Она была зависима и ранима. Аграфена ходила за нею, как за малым дитем. Прошло время, и Танька ожила, смирилась со своей участью и зажила спокойной жизнью, без потрясений, одинокой, но не жаждущей любви, русской женщины.

Дети? Их не было, да и хорошо, что не было! Дети русских людей, будто вампиры сосут кровь из своих родителей, родители их оторвут и выбросят из своей жизни, так они тут же клещами впиваются в бабушек и дедушек, засасывают их до смерти, а после похорон наследуют старые квартиры и дома, продают и покупают новое жилье, а вещи накопленные за многие годы? Хорошо еще если заберут вещи, те, что были дороги прародителям, а то и снесут на свалку, говоря при этом:

«Хлам хранить? А зачем?»

И скривятся в презрительной усмешке. Заберут разве что медали да ордена, ну может, прихватят фарфоровый сервиз или золотое колечко умершей бабушки. Возьмут то, что можно будет продать антикварщикам или то, что можно будет выставить напоказ гостям. К примеру, посуду, покрытую золотой росписью и всю жизнь, простоявшую нетронутой за стеклом серванта. Точно также эта же посуда будет пылиться теперь у молодых и точно также никто и никогда не использует ее по назначению. Заколдованный сервиз! Выставочный!

Но вернемся к Аграфене. Была ли она замужем? Нет! Еще девчонкой, лет восемнадцати, она, было, решилась. Жених, старше ее лет на десять, пригласил в гости. Налил себе и ей водки. Она тогда не пила совсем, но пригубила для вида. Он выпил всю рюмку, снова налил. Запил водку пивом. Тикали в полной тишине, родители жениха ушли, оставив молодежь наедине, часы с боем.

Она сидела, стесняясь, на краешке стула и ощущала себя неловко, нехорошо, наблюдая, как он одну за другой пьет рюмку за рюмкой. Ей было неприятно и непонятно, она хотела домой. Но жених, будто решаясь на что-то все пил, не сводя с нее алчного взора. Не рассчитал, быстро опьянел, а опьянев, свалился на пол и, отключившись, захрапел настолько оглушительно, что у невесты уши заложило. Она вскочила, шарахнулась и, зажимая уши ладонями, бросилась прочь, из дома жениха.

Бог ты мой, неужели ей придется выйти за него замуж и терпеть, терпеть из ночи в ночь этот ужасный храп!

Вихрем влетела в свой дом, заперлась у себя в комнате и притаилась, прислушиваясь к блаженной тишине родительской избы.

Мать стукнула пару раз в двери ее комнаты и Аграфена тут же прокричала ей, что лучше удавится, нежели выйдет замуж за такого храпуна и так-таки осталась одна-одинешенька…

Правда, однажды, с ней произошел казус. Влюбилась она в лесника и когда решилась признаться, когда робко подошла к двери его уединенного домика с многочисленными сарайками и клетушками для охотничьих собак, он и вышел, встал на пороге широкого крыльца. Крепкий, высокий мужичило, с лохматой бородищей, с прищуром хитрых глаз из-под кустистых бровей. Весь настолько мощный и напористый, будто неуправляемый лесной зверь, что она напугалась, попятилась-попятилась и дала деру.

Позади раздался разбойничий свист, вот также этот лесник наверняка свистел своим собакам натравливая на зайца. Оглушительный лай и азартные прыжки запертых собак, она даже не услышала, а ощутила всей кожей, уходя от грубого мужика и используя не ум, а одни лишь инстинкты, петляя и прячась…

Наутро, Аграфена купила на рынке спелую вишню и шла, доставая ягодку за ягодкой из кулька свернутого так же, как обычно сворачивают бумажные фунтики под семечки. Она и думать не думала о заразе, которую можно было бы подхватить через не мытые ягоды:

– Зараза к заразе не пристает! – говорила она чистюлям и неженкам, вечно пекущимся о своем здоровье и чистых руках.

Подойдя к дому Лопуховых, она что-то такое вспомнила про вчерашний день и снова, как и давеча вошла в подъезд, поднялась по лестнице на третий этаж, нажала кнопку звонка, а глазок закрыла пальцем.

Лопухов и попался, растопырил двери и замер перед ней, не зная, что делать.

Аграфена, бесцеремонно отодвинув его в сторону, прошла внутрь квартиры, поставила на стол пол-литровую бутылку, наполненную загодя тем же самогоном из десятилитровой бутыли.

Скоро, стол был накрыт почти по-праздничному. Тут тебе и соленая селедочка, и свежий салатик, и соленое сало, нарезанное тонкими полосками. Лопухов, опьянев, плакал, обнимая Аграфену:

– Жалко мне тебя, Аграфена, ведь не чужие мы с тобой, все-таки, родня!

И Лопухов в сотый раз уже тыкал пальцем в альбом с черно-белыми старыми фотографиями:

– Ведь сестра ты мне родная, а поди ж ты, бездомная!

И делал неопределенный жест рукой:

– Была бы у нас квартира побольше, пожалуйста, живи, не хочу, а так…

И он корчил плаксивую рожу, а его жена гневно таращилась на Аграфену, желая только, чтобы она поскорее ушла куда-нибудь, все равно, куда, хоть на улицу…

С фотографий улыбались родители Аграфены, за их спинами виднелся дом, который супруги Лопуховы после смерти папы и мамы быстренько продали, пьющей Аграфене сунули от щедрот своих малую толику денег, на ящик водки и она тут же все пропила.

Лопухов тогда говорил жене, что сестра обойдется как-нибудь, ей что, она и так не пропадет, а старый родительский дом весь гнилой, да и вообще как можно жить без благ цивилизации, то есть без квартиры?

Впрочем, то обычная история для обычных русских, заранее понятная и разумная.

Аграфена точно знала, что ее ждет скорая смерть от перепоя, от переохлаждения. Она знала, брат откажется ее хоронить, предоставив заниматься похоронами государству. И через неделю-другую, ее голый почерневший труп завернут в черный полиэтиленовый мешок, мусорный пакет, свезут в числе других, бесхозных, на городское кладбище и скинут в общий ров, засыплют землей, а сверху воткнут табличку. И, хорошо еще, если напишут имя, а то и так просто черканут:

«Неизвестная.»

Сколько подобных могилок по всей России с безымянными, никому не нужными людьми? О, великое множество!

И вздыхая о своей бездарной жизни, Аграфена успокаивалась мыслью, что после смерти ничего уже не желая и ни к чему не стремясь, она будет лежать и слушать звон сверчков в высокой шелковистой траве, шелест ветра в листве кустарников и деятельную возню полевых мышей. И у нее появится иллюзия, что она не одна. А люди? Ну их к черту! Злобные, жадные, завистливые твари…

Под скупым светом звезд Аграфена вышла от Лопуховых на улицу и побрела прочь куда глаза глядят…

Под знаменем «Одиссея»

Евгению Борисовичу Антонову, руководителю ярославского детско-молодежного экскурсионно-туристического клуба «Одиссей» посвящаю…

На улице зима, трещат морозы и сугробы по колено, ну как тут не вспомнить про лето, про летние походы, про туристов, особенно про особый народ – детей-путешественников, глядишь, и на сердце потеплело…

В школе все по-другому. Заманчиво поблескивают в ночном небе звезды. Негромко, но так гармонично шумит бурная река Бия.

Тихо трещит костерок, и в неверном свете пляшущего пламени видны лица ребят, еще совсем детей и подростков.

Они вскипятили котелок чая, разлили по железным кружкам и, насыпав сахара, принялись задумчиво помешивать чай черенками больших ложек. Для лучшего запаха в чай бросили ягоды малины, что насобирали по берегу заблаговременно.