Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

— Это ты катался? — разминая затекшие руки, прошептал Куприн.

— Я... Со вчерашнего вечера катаюсь, еле-еле распутался. Хорошо, что бандюки ко мне не подошли.

Вдвоем они быстро развязали Сомова и Рехим-бая. Теперь нужно освободить старика Сулеймана. Куприн пошарил вокруг и наткнулся на скрюченные холодные пальцы чабана...

Тщательно обследовав все закоулки своей тюрь­мы, пограничники решили попытаться сделать подкоп в дальнем от дверей углу. Они вооружились найден­ным в хуче мусора кетменем, пряжками от ремней и с ожесточением начали долбить закаменевший глиня­ный пол,

6

Восемь суток Сидоров командовал крошечным гарнизоном, отбивая ночные атаки басмачей, не про­пуская банду к заставе.

Рассказ Охапкина о захвате басмачами кишлака Сары-Бай не оставлял сомнений: басмачи попытаются окружить заставу. Ясно, что Воробьев не может прий­ти на выручку. Однако Сидоров не сомневался, что вот-вот прибудет подмога из Оша. Смог же Ватник проскочить к заставе Ишик-Арт и обратно. Наверня­ка и гонец заставы доберется до Алай-Гульчи, до комендатуры...

Обнаруженный в заимке небольшой запас суха­рей, рассчитанный на двух-трех бойцов, был съеден. Каждое утро Сидоров выдавал товарищам по половине сухаря. Сам он, как и все остальные, ис­ключая Ивана Ватника, немедля сгрызал кусочек окаменевшего хлеба. А Ватник умудрялся дробить свою порцию на три и во время ужина делился крошками с раненым Охапкиным или Бердниковым. А оттуда, где расположились басмачи, ветер доносил запахи жареной баранины...

Мучимый ранами Владимир Охапкин и больной, в жару Яков Бердников лежали на скамьях. Ослабев­шие от голода Валерий Свищевский, Иосиф Шаган, Николай Жуков и Джурабаев — вповалку на земля­ном полу. Андрей Сидоров с Иваном Ватником — они чувствовали себя лучше других — почти бессменно дежурили у амбразур. Басмачи атаковывали заимку лишь по ночам, но наблюдать за ними нужно было круглые сутки.

За восемь дней в часы затишья обо всем уже было переговорено. Зимой на посту Кашка-Су они почти никогда не находились все вместе, разве что случай­но, в часы снежных бурь, когда неистовый горный ветер не давал возможности выйти из поста наружу. В другое же время жизнь их, размеренная, суровая, трудная жизнь стражей границы, протекала так же, как на любой пограничной заставе: кто-то был в слу­жебном наряде на охране рубежа государства, кто-то отдыхал или чинил обмундирование, или читал учеб­ник политграмоты, или, глядя сквозь окно на за­снеженные хребты, видел родной завод, родную деревню, слышал колыбельную песнь матери, невнят­ное бормотанье бабки, отбивающей перед иконой земные поклоны, задорную комсомольскую песню: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...»

Здесь же, в высокогорной заимке, осажденной басмачами, пограничники были все вместе и, продре­мав пару часов после тревожной ночи, не могли молчать, не излить душу друг перед другом, познавая мудрость жизни, ее красоту и свое назначение в ней через то, что называется простым словом «коллек­тив», сила которого лучше всего проявляется именно в часы испытаний.

Каждый, не таясь, поведал историю своей недол­гой жизни, вспомнил родных и любимых, раскрыл сокровенные свои думы, тайны и мечты.

«Когда я окончил фабзавуч и сдал норму на сле­саря третьего разряда, отец созвал гостей, своих старых дружков по цеху, и при всех подарил мне кронциркуль. Он с этим кронциркулем работал, ко­гда на нашем заводе делали бронепоезд «Смерть капиталу!»... Отец на том бронепоезде с Колчаком воевал...»

«А моего батьку кулаки убили, на вилы подняли. Батька в нашем селе председателем комбеда был...»

«Я инженером стану по электрической части... Не верите? Честное комсомольское! Отслужу действи­тельную — и на рабфак. Коммунизм есть советская власть плюс электрификация...»

«А что, ребята, деньги при коммунизме останут­ся?»

«Нужники из золота делать будут!..»

«Победит пролетарская революция во всем мире, соберемся мы с вами, седые, бородатые, и пригласим к себе в гости негра из Африки, индейца из Америки, китайца из Шанхая, рудокопа из Англии — садитесь за наш стол, угощайтесь пельменями, запивайте вин­цом, рассказывайте, как вы буржуям по шеям нада-. вали, пойте свои песни! Эх, и много, наверное, хоро­ших песен на всем земном шаре...»

«А до чего ж хорошо наши девчата на посиделках поют! Как затянут: «Калинка, калинка, калинка моя...»

Гораздый на выдумки Валерий Свищевский — на заставе его прозвали изобретателем — задавал хит­роумные задачи, обучал товарищей, как, не сходя с места, без всяких приборов определить расстояние до нужных предметов, как сделать из спичек солнеч­ные часы...

Как-то, на третий или. на четвертый день осады, вместе с запахами жареной баранины ветер донес из вражьего стана унылые звуки кобыза[11].

— Разрешите, товарищ старшина? — схватил Иван Ватник совсем было забытую балалайку.

— Отвечай! — кивнул Сидоров.

И Иван ответил. Он лихо сыграл веселую «Бары­ню», озорного «Казачка», задорные «Ах вы, сени, мои сени», величавую песнь о Стеньке Разине, грозную «Варшавянку».

С этого дня каждый вечер перед заходом солнца, перед началом неравного ночного боя, из осажденной заимки задорно, величаво и грозно звенела русская балалайка. Ей вторили громкие молодые голоса. Они пели и народные русские и украинские песни и песни революции. Последним сквозь растворенную дверь гремел над ущельем, над горами «Интернационал».

Сын старого чабана Сулеймана Асылбек плохо знал русский язык, но он тоже пел вместе со всеми, быстро улавливая мотив.

Оживлялся и Владимир Охапкин, приподнимался, опираясь на здоровую руку, из глаз его исчезала боль тяжких ран, и он подпевал товарищам молодым, еще ломающимся баском. Подпевал вполголоса, с хрипотцой и Яков Бердников...

Если бы в заимку смог заглянуть посторонний человек, он не поверил бы, что гарнизон Сидорова на­ходится в осаде, что уже который день пограничники голодают и по ночам их донимает мороз, что почти предрешена их гибель.

Могли ли они надеяться на помощь заставы? Они сами помогали ей, сдерживая банду.

Могли ли они хоть на один миг задуматься: не принять ли ультиматум Барбаши Мангитбаева о сдаче в плен? Пограничники сами казнили бы первого, кто предложил бы им изменить присяге.

Они не верили в чудо, каждый из них понимал, что их ожидает, но разве легко смириться со страш­ной неизбежностью?..

На девятый день иссякли патроны.

— Кончено! — прохрипел Яков Бердников, при­слонив к стене винтовку.

— Что, что ты сказал? — нахмурился Сидоров.