Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

Минули вторые сутки, а шторм все не утихал. Он вырывал в одесском парке деревья, высоко, точно кле­новые листочки, нес над домами содранные с крыш железные листы.

Тревожные радиосигналы бедствия звучали в эфи­ре: в Новороссийске выкинуло на камни пароход, при­бывший из Петрограда за цементом, в Ялте разбило буксир «Сильный», на траверзе Бургоса наскочил на банку и затонул итальянский танкер «Неаполь», у ту­рецких берегов терпел бедствие английский эсми­нец.

Барометр продолжал падать. Шторм принес с се­веро-востока массы холодного воздуха. Улицы Одес­сы покрылись сухой снежной крупой. Корка ледяного припая окружила гавань. Ветер, ошалев, дул с силой двенадцати баллов...

Лежа в кровати, Катя Попова тревожно прислу­шивалась к голосам урагана. Она знала, что такое шторм в двенадцать баллов, и все-таки ждала: вдруг откроется дверь — и войдет Андрей!

Море взяло у нее отца, неужели оно отнимет у нее и любимого?..

— Авось судьба смилостивится, спасется наш Андрюша, — успокаивала Катюшу Анна Ильинична.

Никитин не был моряком и потому также надеял­ся: может быть, «Валюта» уцелеет, хотя в управлении пароходства ему сказали, что «Валюта» наверняка уже давно потонула. На всем Черном море не на­шлось бы десяти моряков, которые поверили в спасе­ние девятитонной шхуны...

А она все еще боролась, боролась, несмотря на то, что ветер снес за борт и мачту и последнюю шлюпку.

 «Немного бы потеплело, — думал Ермаков, — хотя бы немного потеплело».

С каждым часом становилось все холоднее, и вол­ны, обрушиваясь на палубу, не сбегали уже целиком за борт, а увеличивали слой льда на палубе. Спардек, поручни трапа, остаток оборванного такелажа, люки трюмов, пулемет, буксирные кнехты — все было по­крыто толстым слоем льда. Бушприт превратился в ледяную болванку чудовищной толщины.

Пограничники, не зная отдыха, скалывали глыбы льда, но с каждой минутой его становилось все боль­ше. Шхуна оседала.

Несмотря на старания Ермакова, неотлучно сто­явшего у штурвала, «Валюта» все чаще подставляла волнам правый борт, он заметно быстрее обледеневал, и судно постепенно кренилось направо.

Боцман и Репьев вместе со всеми скалывали лед. Может быть, это еще не гибель? Замерзли руки и но­ги, и лицо перестало чувствовать холод, но еще бьется сердце и напряженно работает мозг...

Ермаков будто не замечал смертельной опасности, глухим, охрипшим голосом отдавал короткие точные приказания, и как ни трагично было положение, Макар Фаддеевич не мог не восхищаться коман­диром.

Ночью от перенапряжения лопнул износившийся вал. Шхуна понеслась без парусов, с мертвой маши­ной, гонимая ветром.

В просветах между поредевшими тучами Ермаков увидел звезды и по ним определил направление. Он один знал, что «Валюту» несет к Тендре, на подводные камни.

Вдобавок ко всем бедам, волны обломили перо руля, часто взлетавшего над водой, и шхуна стала неуправляемой.

«Конец!» — подумал Репьев. И вдруг голос Ермакова:

— Боцман! Рубить остатки мачты! Достать за­пасные паруса! Рубить фальшборт, связать всё вместе!

— Есть! — донеслось с палубы.

Чтобы удержать шхуну носом против волн, Ерма­ков решил бросить плавучий якорь. Через несколько минут с бака выкинули за борт на длинном канате крепко связанные доски и паруса. «Валюту» резко тряхнуло, и она повернулась форштевнем к югу.

Ермаков подставил ветру щеку, определяя его силу, и крикнул, стараясь, чтобы все его слышали:

— Сбавляет шторм! Переменился ветер...

Репьев не мог видеть в темноте лицо командира, но отчетливо расслышал в голосе Ермакова твердую и спокойную уверенность...

5

В Одессу «Валюту» привел на буксире «Нестор-летописец».

Счастье еще, что шхуна осталась цела. Прав­да, она пришла в порт без рангоута, со сломанными фальшбортом и бушпритом, без единой шлюпки, с вышедшим из строя двигателем, с чуть ли не на­половину заполненным водой трюмом, но все же она осталась цела.

Утром, после того как Ермаков приказал выбро­сить за борт плавучий якорь, шхуну отнесло течением к западной оконечности острова Тендра.

— Чуть-чуть бы правее — и поминай как звали: разбило бы на подводных камнях, — сказал Андрей Макару Фаддеевичу.

Руль к тому времени починили, и, пользуясь те­чением, Ермаков направил «Валюту» за песчаный остров, как за надежный мол. Там шхуна села на мель, и вся команда, кроме боцмана Ковальчука и командира, получила приказ перебираться на маяк: отогреться, покушать, утолить жажду.

Перевезли на Тендру и пленников.

Антос попытался выпрыгнуть за борт, а когда его связывали, кусался, пинался, и три пограничника едва с ним управились. Но он не утихомирился даже связанный, продолжая ругаться по-английски и по-русски.

— Заткните ему глотку! — разозлился Ермаков.

Серафим Ковальчук с великим удовольствием вы­полнил этот приказ.

— Допрыгался, одноглазый дельфин!

Антос мычал, но уже ничего не мог поделать, и только глаз его, черный и злой, горел ненавистью.

Англичанин не сопротивлялся. Шторм словно при­шиб его. Позеленевший, дрожащий от холода, он не глядел на пограничников.

Репьева перетащили на берег на руках. Терпеливо перенеся страшный шторм, не высказав во все эти дни ни одной жалобы, а, наоборот, подбадривая всех, теперь, когда опасность миновала, он совсем неожиданно для Ермакова сел на обледенелую палу­бу, закашлялся, и горлом у него хлынула кровь.

Андрей даже растерялся:

— Что с тобой, Макар? Худо тебе?

— Это пройдет... Пройдет это, — едва выговорил Репьев.

— Сейчас мы на берег тебя доставим, на маяк... Отогреешься, кипяточку выпьешь.

Андрей вспомнил о встрече с матерью Макара Фаддеевича, сунул руку в карман плаща: картофель­ные пирожки давно превратились в клейкую кашицу.

— Матушку твою я встретил, извини, пожалуйста, забыл тебе сказать, пирожков она дала... Велела передать, что твои Леночка и Светик здоровы.

Макар Фаддеевич вытер ладонью с губ кровь и слабо улыбнулся.

— Приедем в Одессу, я обязательно тебе их по­кажу, ты услышишь, как они играют на скрипке...— И опять закашлялся.

С Тендры Ермаков послал Никитину голубиной почтой рапорт. А на другое утро, воспользовавшись установившимся после бури недолгим затишьем, за «Валютой» пришел «Нестор-летописец».

6

Антоса Одноглазого расстреляли по постановле­нию коллегии Одесской губчека в феврале 1922 года. На допросе он держался нагло, пытался острить, говорил, что давно мечтал познакомиться с Никити­ным и очень рад, что получил, наконец, такую воз­можность. Он так и не раскрыл все свои тайны, не­смотря на показания пленного матроса, который оказался куда более разговорчивым. Матрос сразу сказал, что Антос вовсе не грек, а англичанин, уроже­нец Южной Африки. Из англичан состояла и вся команда шхуны. В последние годы войны они ходили на английском парусном судне-ловушке в Средизем­ном море под португальским флагом и неожиданно нападали на немецкие торговые корабли, а потом часть матросов была переведена на шхуну Антоса для секретной службы. Антос Одноглазый жил в Гре­ции под видом рыбака чуть ли не с 1912 года.