Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

Этот же матрос рассказал и о высадке Робинса с подводной лодки (конечно, матрос не мог знать его фамилии) и подробности о судьбе Ивана Вавило­ва и расстреле Николая Ивакина.

Карла Фишера-Пфеффера арестовали в ту же ночь, когда он, проводив Робинса, пробирался к до­му садовника, у которого оставил лошадей. Коло-, ниста Мерца в Херсоне не нашли. Во время допроса барон Пфеффер признался, что Мерц бежал за гра­ницу и он назвал его фамилию, чтобы войти в доверие к Кудряшеву.

Фишер подтвердил и догадку о шифрованных над­писях на номерных знаках люстдорфских домов. Циф­ры означали: сколько сажен до развилки шоссе, далеко ли до ближайшего колодца в степи, какова глубина моря напротив старого маяка, какую нагруз­ку может выдержать мост у сухого лимана и т. д. и т. п. Словом, приди завтра в Люстдорф вражеская армия, она по этим самым цифрам, никого не спра­шивая (жителей могли заранее выселить), получила бы полную оценку всей округи.

Пфеффер орудовал не один. В его шпионскую организацию были втянуты и многие другие коло« нисты. Шпионские ячейки оказались почти в каждом пограничном поселке.

Карпухин-Борисов-Робинс своим упорством на­помнил Никитину эсера Чирикова. Англичанин сказал, что он никогда даже не был в Англии и бежал с Антосом потому, что надеялся найти в Турции лучшую жизнь. Во время очной ставки с Ореховым-Петрюком он заявил, что впервые видит этого чело­века.

Но упорства англичанина хватило не надолго. Никитин приказал привести на очную ставку двор­ника, к которому Робине заходил вскоре после приезда в Одессу, и Пфеффера. Первым Чумак ввел в кабинет дворника.

— Этого человека вы тоже не знаете?

— Нет, я вижу его впервые.

— Он, он! — воскликнул дворник. — Я по голосу щ его узнал. Как же вы меня не знаете? Вы мне от господина Рейли благодарность выразили, и аль­бомчик его я вам передал. Вы Карповым назвались.

Никитин кивнул Чумаку, и тот ввел в кабинет Пфеффера.

— Неужели вы откажетесь и от друга по совмест­ной борьбе с большевизмом? — спросил Никитин и по­вернулся к сидящему у окна Репьеву. — Макар Фадде­евич, помоги нам сэкономить время: напомни сэру Робинсу содержание его беседы с бароном Пфеф-фером... Да, да, не удивляйтесь, сэр Робине. Нам пришлось немного поиграть с вами в прятки: во время вашей беседы в комнате находился вот этот наш то­варищ...

Робине схватился за пуговицу тужурки, и Ни­китин увидел — руки англичанина дрожат.

— Ну, что вы скажете теперь? — спросил Ники­тин, когда Репьев закончил краткое изложение под­слушанного им разговора.

— Я должен сказать... — начал Робине. — Я хочу сказать, что Сидней Рейли ошибся. Он говорил мне, будто чекисты — плохие контрразведчики.,.

После всей этой истории не было уже нужды держать в тайне пребывание Николая Ивакина. Он приехал в Одессу, и Никитин предоставил ему отпуск.

— Куда же ты поедешь? На Волгу, в Сор­мово?

Ивакин смутился и лишь на повторный вопрос ответил, что перед поездкой домой хотел бы навестить Олесю Семенчук...

7

В мае в Одессу пришла из Туапсе только что спущенная на воду новая моторно-парусная шхуна «Оля», с Балтики по железной дороге привезли пор­товый катер «Ваня», из Таганрога прибыл буксир «Сильный».

Вместе с капитально отремонтированной «Валю­той» все эти суда составили первый Черноморский пограничный отряд.

Командовать отрядом предложили Ермакову, но Андрей попросился на учебу в Петроградское военно-морское училище.

— Вы, товарищ Никитин, сами ведь говорили, что чекистам обязательно надо учиться.

— Ничего возразить не могу, учись, товарищ Ермаков. Надеюсь, что потом опять вернешься к нам в Чека. Нам предстоит еще очень упорная борьба с врагами Родины, упорная, трудная и долгая.

Никитин помолчал, и Андрею показалось, что он взгрустнул.

— Катя с тобой поедет? — спросил Никитин.

— Да, — кивнул Андрей. — Она поступает на ме­дицинский факультет.

— Ну, поздравляю. Смотри береги ее, не обижай. У тебя ведь характерец немного сумасшедший...

Их провожали в конце августа. На вокзал при­шли Анна Ильинична с соседкой и все друзья: и Ни­китин, и Павел Иванович Ливанов — он был теперь механиком морского отряда, и Серафим Ковальчук — его «азначили командиром «Валюты», и Николай Ивакин с Олесей и ее братишкой Петрусем, и только что выписавшийся из больницы Макар Фаддеевич с Леночкой и Светиком.

Незадолго до отхода поезда на вокзал приехал И профессор Авдеев.

— Ну, вот-с, батенька, и опять в дорогу. Как это у вас, моряков, говорится: счастливого пла­вания!..

Поезд отошел от Одессы поздно вечером. Андрей открыл окно, и они с Катей молча смотрели в темную степь. Им было и радостно и печально. Над Одессой долго еще горело зарево. Пахло чебрецом и еще какими-то степными травами, но Андрею чудилось, что это пахнет родным Черным морем...

Пограничные рассказы

«Пост семи героев»

(Из хроники Алай-Гульчинской пограничной комендатуры)

К рассказам не принято писать предисловий, од­нако события, о которых речь будет ниже, требуют нескольких предварительных слов.

В Киргизии многие знают историю высокогорно­го пограничного поста Кашка-Су и, рассказывая ее, обязательно добавят, что на том месте, где стоял пост, воздвигнут памятник, на котором высечены имена семи комсомольцев-пограничников.

Если тебе, читатель, доведется побывать в тех местах, обнажи голову, суровым молчанием почти па­мять героев и спроси свое сердце, так ли преданно бьется оно, как бились их сердца...

Дорога к «Посту семи героев» идет через Алайскую долину. По южную сторону долины возвышает­ся Заалай. За хребтом — граница. Она извивается по ущельям, падает в пропасти, пересекает стремительные, пенистые, холодные реки, круто взбирается в горы...

В апреле 1927 года в этот район, охраняемый Алай-Гульчинской пограничной комендатурой, вторглись из-за рубежа басмаческие банды Барбаши Мангитбаева и Джаныбека-Казы.

Сотни басмачей, вооруженных старыми длинно­ствольными ружьями и новенькими английскими ка­рабинами, напали на немногочисленные гарнизоны пограничных застав, стремясь прорваться в глубь Советской Киргизии.

1

О появлении басмачей первым сообщил на пост Кашка-Су вернувшийся под утро из дозора Иван Ватник: «По черному ущелью продвигается банда са­бель в двести».