И жили они долго и счастливо - Алёна Селютина

и на Кощея, и на трон.

Жаль, она не знала этого, когда Марья держала ее в плену в землянке. С другой стороны, используй она этот довод, вряд ли бы дожила до прибытия помощи.

– Пойдем в спальню, – попросила Василиса, протянув мужу руку. – Пойдем, пожалуйста.

– Да, – кивнул Кощей, поднимаясь следом, и улыбнулся обещающе. – И я сам нанесу на тебя руны.

* * *

В кабинет Баюна Сокол зашел много позже, чем официально закончился его рабочий день.

– Если можно, то побыстрее, – раздраженно попросил он, – меня Настя дома ждет.

– Довольно, – мрачно произнес Баюн.

– Что «довольно»? – не понял Сокол. – Ты опять про вчерашнее? Впервые за все время работы здесь я позволил себе лишнего, и сколько мне теперь терпеть от тебя нотации? Ты дал мне выходной, я распорядился им по своему усмотрению. В рабочее время такого не повторится. Так что давай уже закроем этот вопрос.

– Я не об этом, – оборвал его Баюн. – Я о твоей службе. Довольно.

В повисшей тишине им обоим почудилось, что раздался звук лопнувшей цепи. Какое-то время Сокол просто молча смотрел на Баюна. Потом отошел к стоящим у стены стульям и сел.

– И поскольку распирающая тебя благодарность явно перекрыла тебе горло и мешает сказать спасибо, то уж дослушай до конца, – зло оборвал тишину Баюн. – То, что сделал наш Бессмертный, не должно повториться. Это слишком опасно для нас всех. Я снимаю с тебя обязательства, твоя клятва исполнена, ты мне больше ничего не должен. И ты можешь собрать вещи и убраться в Тридевятый, если хочешь. Только вот… – Баюн поскреб когтем столешницу, выдавая свое беспокойство, но собрался и продолжил: – Только вот поставить вместо тебя мне некого, ты и сам это знаешь. Твой заместитель хорош, но до тебя Григорию расти и расти. А что тут начнется без тебя… Ну, думаю, это ты лучше меня представляешь. Так что, если все же решишь уйти…

Сокол все сидел, уставившись перед собой.

– Ну, что молчишь? – рявкнул Баюн. – Язык проглотил? Или без моей команды говорить разучился?

Финист моргнул. Потом поднял голову и посмотрел Баюну прямо в глаза, но как-то странно, словно видел перед собой не его, а нечто другое.

– А я и уйду, – твердо сказал он, а потом забормотал, прерываясь и сбиваясь, выдавая рассеянный поток мыслей: – Вот прямо завтра… Нет, сразу завтра не получится, там два дела надо дооформить… До обеда доработаю и уйду… На три недели. Нет… На три много, потом не разгребу. На две… Возьму Настю и рвану с ней в отпуск. У Тихомира дом в лесу, специально так строил, чтобы никто ему жить не мешал; вот пусть он немного у Светозара поживет, проникнется прелестями семейной жизни. Конечно, это отобьет у него охоту жениться еще лет на десять, если не больше, ну да ничего… И Яра у Светозара поживет, им там одним меньше, одним больше, они и не заметят, а ей весело будет… А мы с Настей вдвоем побудем, да. Нам это давно нужно. Вот так.

Сокол встал и покачнулся.

– Спасибо, – вдруг сказал он, и взгляд его прояснился. – Спасибо, что спас ее тогда. Она, видишь ли, думала, что я виню ее за то, что мне пришлось нести тебе службу. Вот дурная, да? Как будто бы она меня заставила. Я так решил, потому что не мог иначе. Будто без нее я смог бы жить дальше.

– Светлые, – вздохнул Баюн, заметно расслабляясь. – Что с вами не так? Любите друг друга, жертвуете собой ради друг друга. И еще счастливы при этом. Надеюсь, ты ей то же, что и мне, сказал.

Сокол усмехнулся.

– Сказал. И еще много раз скажу за следующие две недели. Все, пошел я. Настя ждет. Завтра часов в шесть утра здесь буду, надо распоряжения раздать и бумаги кое-какие закончить, и… Спасибо.

– За что на этот раз? За то, что тридцать лет тебя использовал?

Сокол засмеялся.

– А ты меня использовал? Ну вот, а я и не заметил. Темные… Знаешь, что с вами не так? Вы просить не умеете, думаете, если просто попросите, то вам обязательно откажут, или потребуют что взамен, или предадут в процессе. По себе, наверное, судите. Но будь мир устроен так, он давно бы рухнул. Все, пошел я. Надо Настю обрадовать. Главное, чтобы не решила, что я опять напился…

И, бормоча что-то о глупых котах и возомнивших о себе много лишнего темных, вышел из кабинета.

Глава 5

Середина декабря 2003 года

– Варвара, у тебя веретено есть? – с порога спросила Василиса, без приветствия врываясь в каталожный зал архива, где в это время хозяйничала его хранительница.

Варвара хмыкнула, но такую невежливость комментировать не стала, а просто взмахнула рукой. Один из ящичков карточного каталога открылся, из него вылетело несколько картонных прямоугольников и послушно легло ей в руку.

– Веретено-убийца, веретено-усни-навсегда, веретено для прядения золотой нити… – перечислила она. – А тебе что конкретно надо?

– Да нет, – замотала головой Василиса. – Мне самое обыкновенное, не волшебное.

– Да? – удивилась Варвара. – Ну пойдем.

В отличие от остальных сотрудников Конторы, обитавших на ее территории, Варвара жила не в общежитии, а в архиве. И до этого момента Василисе ни разу не приходилось бывать в ее комнате.

Она оказалась совсем небольшой, но очень светлой, опрятной и уютной. На односпальной кровати, покрытой вязаным пледом, примостились одна на другой три подушки, укрытые кружевной салфеткой. Расшитые льняные шторы украшали окно. Под окном стоял добротный расписной сундук. Еще один – побольше – находился у стены. На столике у входа разместились зеркало в красивой резной раме, кувшин и тазик для умывания. А над кроватью висел карандашный портрет. Он явно был выполнен рукой самой Варвары, но хорошо и с чувством. С портрета Василисе улыбался молодой мужчина. Лицо обрамляли волнистые волосы, перехваченные кожаным шнурком на лбу, глаза смеялись, и от них россыпью шли морщинки. Он явно был смугл – Варваре хорошо дались полутона, – но скорее от постоянной работы на солнце, нежели с рождения. И улыбался он легко и приятно.

Василисе не нужно было спрашивать, кто это. Она и так знала. Все знали. Это был Андрей, муж Варвары. А вот портретов детей здесь не было, и Василиса даже и не знала, были ли они у них. И не рисковала спрашивать, мало ли у кого что за плечами.

Варвара тем временем открыла сундук у окна, вытащила из его недр тряпичный сверток из грубого льна и разложила на столе.

– Выбирай, – предложила она.

О, это были отличные веретена! Василиса с восторгом осмотрела их. Руки потянулись к самому тонкому, но она одернула себя: давно не практиковалась, так по самонадеянности можно загубить всю работу. Она выбрала немного потолще и не смогла сдержать вздох удовольствия, когда пальцы коснулись дерева. Все внутри запело от предвкушения: она и не подозревала, насколько соскучилась по любимому занятию.

– Я тебе и прялку дам, – предложила Варвара. – Она замечательная, мне ее Андрей на свадьбу дарил.

– Спасибо, но прялку не надо, – отказалась Василиса, с улыбкой покручивая в пальцах веретено.

Чувствовать ее вес в ладони было так же прекрасно, как ощущать возвращение силы. Мысленно она уже вернулась к себе в комнату – не терпелось начать.

– Неудобно же без прялки… – удивилась Варвара.

– О, не переживай, – улыбнулась Василиса. – Спасибо большое, через недельку верну!

И убежала, едва ли не подпрыгивая и забыв попрощаться.

Варвара в замешательстве посмотрела ей вслед. Такой она Василису еще ни разу не видела.

Самым сложным оказалось дождаться ночи. Василиса вся извелась, ожидая, когда луна наберется красок. Она то и дело садилась у окна, крутила веретено, вспоминая движения, и переживала, как бы небо не заволокло тучами. Но судьба ей благоволила: луна была большой и яркой и щедро пролила в ее окно свой свет.

Василисе не требовалась прялка, потому что ею послужило само ночное светило. Она сжала в ладони пучок лунного света, отделяя его от общего потока, скрутила нить потоньше и привязала за краешек к веретену, накинула петлю, чтобы нить держалась. Лунный свет был мягким и прохладным, и работать с ним было легко. Василиса вытягивала свет, крутила нить, наматывала ее вокруг веретена, чувствуя, как гладко скользит она между пальцев. Ей хотелось петь, и она запела. Больше ее ничего не беспокоило и ничего не осталось, кроме ощущения тонкой нити в пальцах и легкости во всем теле. Она пела о тепле и о доме, о свече, что поставили на окно, дабы все вернулись к очагу, о том, что не должно