Знамя Журнал 6 (2008) - Журнал Знамя

Теперь о Федине. Константин Александрович был и остается писателем, который более, чем кто бы то ни было, описывал Саратов в своих произведениях. В этом смысле составители, конечно, правы, включив в книгу некоторые из саратовских глав романов “Первые радости” и “Необыкновенное лето”. При этом они сетуют на ограниченность места, из-за чего крупные произведения приходится давать в отрывках. Но ведь есть короткие произведения того же писателя, действие которых происходит на малой родине! Я имею в виду может быть лучшую у него повесть “Старик” (1929) и рассказ “Встреча с прошлым” (1940), где писатель, бродя по Саратову, вспоминает свои юные годы, свою первую юношескую любовь к саратовской гимназистке. И уж вовсе непостижимо отсутствие в детской хрестоматии ДЕТСКОГО рассказа Федина “Сазаны” (1941), где дело происходит в окрестностях Саратова!

Но почему же пренебрегли рассказом “Сазаны” составители “Хрестоматии”? Боюсь только потому, что слыхом о нем не слыхивали. О полном незнании биографии и творчества К. Федина свидетельствуют и такие утверждения, как то, что в последней книге его трилогии действие, как и в первых, происходит в Саратове в Великую Отечественную войну. Однако в романе “Костер” место действия - Москва, Подмосковье. Тула, Брест, но, увы, не Саратов. Как то, что “любовно выписанные очертания саратовских улиц проступают” в романе Константина Федина “Города и годы”. Но и в романе “Города и годы” действие происходит в Германии, Петрограде, деревне Старые Ручьи, но никак не в Саратове!

Столь же нелепо называть “сборником” цельную мемуарную книгу “Горький среди нас”. Остается с большой долей уверенности предположить, что книг земляка авторы-составители “Хрестоматии” и в руках и не держали. Добавим, что академиком Федин стал не в 1939 году, как то утверждается на стр. 314, а в 1958-м, в 1939 же году академиком был избран А. Толстой, о чем в обеих справках ни слова.

Да, “Хрестоматия” не всегда в ладах с датами: среди “недавно ушедших от нас” оказывается Сергей Розанов, скончавшийся тридцать лет тому назад. Предназначенные детям справки об авторах способны озадачить. К чему, например, сообщать, что Е.М. Рязанова “несколько лет была уполномоченным Литфонда по Саратовской области”? Сами-то они представляют, что это такое - уполномоченный Литфонда? Или то, что известный в Саратове своими стихами о еврейском засилье Олег Молотков “удостоен нагрудного знака “Изобретатель СССР”?

Поэзия в разделе для младших представлена стихами Исая Тобольского, Евгения Грачева, Натальи Кнушевицкой, Александра Амусина и Михаила Муллина.

Наиболее удачны, на мой взгляд, стихи Тобольского. Жаль, что при немалом количестве у Исая Григорьевича удачных стихов для малышей их представлено не так много, но почему-то взяты вполне не детские, дидактические и не лучшие у него стихи вроде “И удивленьем сердце переполнив, / Учитесь ласке у речной волны”.

Под влиянием таких стихов И. Тобольского явно находится Александр Амусин, для его стихов также характерны дидактика, напоминание об опасности войны, претворение явлений природы в некие условно-лирические образы. “Надо - и до солнца! / Мы найдем дорогу!”, “Жизнь дожить без единой помарки”, “Шиповник-недотрога”, “Подругам-звездам вяжут / Платочки тополя”.

Перекликаются между собою до неразличимости строки Кнушевицкой и Муллина. “Весна потихоньку на цыпочках входит”, “В школу идет сентябрь-мальчишка”, “Плыви, кораблик к пристани, / Застрянешь, я спасу” “Осень-учительница” у Кнушевицкой, “Дождь-мальчишка” у Муллина. Для них, особенно для Муллина, характерно пристрастие к уменьшительно-ласкательным суффиксам: “водичка”, “лесок”, “рябинки в пелеринках”, “веточки”, “стайка”, “Белеет спинка, / А поглядишь: зовется свинка”, Муллин столь же слащав и в прозе: в сказке “Синичка Чио-Синь-Синь” у этой самой синички “грудка”, “спинка”, “клювик”, она ест “ядрышки” и поет “песенки”, похожие на звуки “колокольчиков”, тут же обретаются и “воришки-воробьишки”. Позволю себе процитировать еще одного поэта:

Дама, качаясь на ветке,

Пикала: “Милые детки!

Солнышко чмокнуло кустик,

Птичка оправила бюстик

И, обнимая ромашку,

Кушает манную кашку…”

Дети, в оконные рамы

Хмуро уставясь глазами,

Полны недетской печали,

Даме в молчаньи внимали.

Вдруг зазвенел голосочек:

“Сколько напикала строчек?”

(Саша Черный. Сиропчик. Посвящается “детским” поэтессам, 1910).

Поэзия раздела для старшего школьного возраста представлена именами Константина Симонова, Анатолия Передреева и Светланы Кековой. У Симонова составители нашли лишь одно стихотворение, где речь идет якобы о детстве, “Плюшевые волки…”, и поэтому предложили вниманию школьников такие стихотворения, как “Ты помнишь, Алеша…”, “Жди меня” и другие стихи, адресованные В.С., стихи памяти Бориса Горбатова и “Корреспондентскую застольную”. Мне кажется, уместнее были бы “Майор привез мальчишку на лафете…” или “Матвеев курган”. По поводу же песенки фронтовых корреспондентов, может быть, стоит все же усомниться в правомерности появления в детской хрестоматии строк “От ветров и водки / Хрипли наши глотки”. Я, конечно, шучу, но, помнится, Симонова обязали написать для записи песни на пластинку другой вариант: “От ветров и стужи / Петь мы стали хуже”. Оно бы сейчас и правильно, и без того старшеклассники к пиву присосались, а тут еще хрестоматия подзуживает: “Без глотка, товарищ, / Песню не заваришь. / Так давай по маленькой хлебнем!” Это особенно впечатляет рядом с рябинками в пелеринках.

Несколько озадачивает наличие в разделе для старшеклассников пьесы Льва Устинова и Олега Табакова “Белоснежка и семь гномов”. Во-первых, если уж печатать эту пьесу-сказку, так в первом, малышковом, разделе, а во-вторых, если для старших и решили представить драматический жанр, то куда уместнее было бы поместить пьесу того же Константина Симонова “Парень из нашего города” (1941), где действие происходит в Саратове.

В целом сказки Александра Матвеенко “Зерно-зернинко” (1951), Михаила Каришнева-Лубоцкого “Приключения маленькой волшебницы” (1999-2005), Ольги Клюкиной “Лесные приключения малютки Тортоеда” (год не указан) уступают представленным в книге произведениям реалистической прозы. И не только текстам Алексея Толстого, Константина Федина и Льва Кассиля, но и Михаила Алексеева, Сергея Розанова, Галины Ширяевой. Причина, на мой взгляд, даже не только в таланте конкретных авторов, а в предельной сложности, почти недоступности, даже и для одаренного литератора, жанра сказки. Удачная авторская сказка не только в русской, но и в мировой литературе - крайняя редкость. Прозаических литературных сказок, вошедших в классику, несопоставимо меньше, чем романов, поэм или пьес. Притом, заметим, как правило, они представляли собою обработки фольклорных сюжетов, тогда как сейчас в Саратове утверждается прямо-таки мода на сочинение оригинальных сказок, чему способствует возможность их активного издания с помощью Ассоциации саратовских писателей.

Собственно “саратовским” оказался в “Хрестоматии” лишь самый короткий (сорок страниц из шестисот) Раздел III (в помощь учителям и библиотекарям), куда вошли отрывки из почему-то названных повестями краеведческих работ Сергея Каткова о цирке братьев Никитиных и Владимира Вардугина об авторе знаменитой “Калинки” Иване Ларионове. Сюда же каким-то непонятным образом попал мемуар саратовского композитора-песенника Евгения Бикташева, повествующего о себе, любимом, о том, как ему трудно было попасть в Союз композиторов.

Есть в “Хрестоматии” и литературоведение. Статьи Е. Мартыновой “Волшебное рядом” и Е. Хрусталевой “Саратовская литература на рубеже тысячелетий”, которые оставляют странное впечатление. Все-таки статья - не сказка, там сочинять не надо. Достаточно достоверности и четкости слов и мыслей.

Мартыновой присуща опора на азы литературоведения (“Ирония и юмор являются необходимыми элементами повествования в сказках Алексея Толстого, повестях и романах Льва Кассиля, Константина Федина…”; “Языковое богатство сказывается во фразеологизмах, в просторечии, эмоционально окрашенной лексике, неологизмах (“вей из него веревки”, “плясать меня злее нет”, “исплаканные глаза” и др.) Видимо, будущая кандидатша филологических наук в свое время неприлежно учила “Основы теории литературы”, ибо “неологизм” означает новообразованные или новозаимствованные слова и обороты, тогда как приведенные ею примеры - это старые идиомы русского языка, давно зафиксированные во множестве словарей. Преподавателю культуры речи в Аграрном университете словарного запаса явно недостает, отсюда то и дело встречающийся “добрый юмор”, напомнивший мне известную реакцию Василия Шукшина на критический штамп “Шукшин любит своих героев…” - “Да что я идиот, что ли, всех подряд любить?!” Мартынова же позволяет себе писать: “около 14 раз”, как бы не подозревая, что в русском языке около применяется лишь к круглым числам - около 100. А около 14 - это 13.