Талтос - Энн Райс

— Да ладно. Я и сама не всегда хотела быть такой. Ты знаешь, что я убила человека? Я столкнула его с пожарной лестницы в Сан-Франциско, и он упал с высоты четырех этажей в каком-то переулке и размозжил себе голову.

— Почему ты это сделала?

— Он пытался оскорбить меня. Он накачал меня героином, пытался меня изнасиловать и говорил, что он и я мы должны стать любовниками. Он был проклятый сутенер. Ну вот, я и столкнула его с лестницы.

— Кто-нибудь выследил тебя?

— Нет, — сказала Мэри-Джейн, тряхнув головой. — Я никогда не рассказывала эту историю никому другому в семье.

— Я бы тоже не рассказала. Но такого рода сила не столь уж необычна в этой семье. Сколько девушек, как ты думаешь, стали добычей этого сутенера? Ведь именно так говорят в подобных случаях, не так ли?

Эухения прислуживала им, не обращая на них ни малейшего внимания. Телятина с виду была превосходна, хорошо обжаренная и сочная. В легком винном соусе.

Мэри-Джейн кивнула

— Куча девчонок. Полные идиотки, — сказала она.

Эухения поставила перед ними холодный салат из картофеля с горошком — еще одно блюдо по рецепту Майкла Карри, — приправленное маслом и чесноком Эухения шлепнула большую ложку салата на тарелку Мэри-Джейн.

— У нас не найдется еще молока? — спросила Мона . — Что ты пьешь, Мэри-Джейн?

— Кока-колу, пожалуйста. Эухения, если вы не возражаете, я, конечно, могу встать и принести ее сама.

Эухения захлебнулась в ярости от такого предложения, особенно из-за того, что оно исходило от какой-то неизвестной кузины, очевидно совершенной деревенщины. Она внесла банку и стакан со льдом

— Ешь, Мона Мэйфейр! — сказала Эухения и налила молока из картонного пакета. — Ну, начинай же.

Мясо показалось Моне отвратительным на вкус. Она не могла понять почему. Ей всегда нравилась пища такого рода. Теперь же, как только перед ней оказывалась еда, она вызывала отвращение. Возможно, просто обычный приступ дурноты, подумала она, и это только доказывает, что все развивается согласно графику. Аннелле сказала, что это начнется примерно после шести недель. То есть прежде, чем она объявила, что ребенок уже был трехмесячным чудовищем.

Мона пригнула голову. Маленькие обрывки, лоскутки того последнего сновидения снова вернулись к ней, очень настойчивые и наполненные ассоциациями, которые убегали с немыслимой скоростью, стоило ей попытаться схватить их и удержать в памяти, чтобы постичь смысл всего сновидения.

Она снова села. Стала медленно пить молоко.

— Только оставь упаковку, — сказала она Эухении, суетившейся над нею, сморщенной и внушительной, сверкающей глазами на нее и нетронутую тарелку.

— Она будет есть то, что ей нужно есть, не так ли? — спросила Мэри-Джейн, стараясь помочь ей.

Такая милая! Сама она с аппетитом расправилась со своей телятиной и шумно стучала вилкой по тарелке, пытаясь наколоть кусочки грибов и лука, которые еще оставались от салата. Наконец нервы Эухении не выдержали, и она вышла.

— Вот салат, ты хочешь его? — сказала Мона. — Возьми, пожалуйста. — Она подтолкнула тарелку к Мэри-Джейн. — Я до него даже не дотронулась.

— Ты уверена, что не станешь есть?

— Меня от него тошнит. — Она налила себе еще стакан молока. — Я никогда не отличалась любовью к молоку, знаешь ли, быть может, потому, что холодильник в нашем доме никогда не сохранял его холодным. Но теперь пью с удовольствием. Все изменяется.

— О да, как что, например? — спросила Мэри-Джейн, широко раскрывая глаза. — Она одним духом покончила с целой банкой кока-колы. — Можно мне встать и достать еще одну?

— Да, — сказала Мона

Она наблюдала, как Мэри-Джейн подскочила к холодильнику. Ее платье было достаточно расклешено, чтобы по фасону походить на детское. Ноги выглядели великолепно мускулистыми благодаря высоким каблукам, хотя они смотрелись точно так же и в другой день, когда на ней были плоские туфли без каблука. Она протопала обратно и стала с жадностью поглощать предложенный Моной салат.

Эухения просунула голову в дверь из кладовки дворецкого.

— Мона Мэйфейр, ты вообще ничего не ела! Ты живешь на картофельных чипсах и прочей гадости!

— Убирайся отсюда! — твердо произнесла Мона. Эухения тут же исчезла

— Но ведь она старается заботиться по-матерински и все такое прочее, — сказала Мэри-Джейн. — Почему ты кричишь на нее?

— Я не желаю, чтобы кто бы то ни было относился ко мне по-матерински. И, кроме того, она так ко мне не относится. От нее уже нет житья. Она думает… она думает, что я, что я скверная девчонка. Объяснять это слишком долго. Она вечно бранит меня за что-то.

— Да, ведь когда отец ребенка имеет возраст Майкла Карри, понимаешь, люди начинают обвинять или его, или тебя.

— Откуда ты знаешь об этом?

Мэри-Джейн перестала поглощать еду и поглядела на Мону.

— Ладно, но ведь это он, не так ли? Я вроде как вычислила, что ты влюблена в него, еще когда была у вас впервые. Я вовсе не хочу сказать, что ты сумасшедшая. Думаю, что ты счастлива из-за этого. Я продолжаю ощущать, что ты счастлива, потому что он отец твоего ребенка.

— Я не слишком в этом уверена.

— Ох, но это он, — заверила Мэри-Джейн.

Она подцепила вилкой последний кусок телятины, взяла его в рот и с наслаждением стала жевать: ее смуглые гладкие щеки ходили ходуном, и на них не появлялись ни складки, ни морщинки — ни малейшего искажения. Вот уж действительно красивая девушка.

— Я знаю, — произнесла она, как только смогла проглотить мясо, прожеванное настолько, чтобы только не повредить горло и не подавиться до смерти.

— Послушай, — сказала Мона, — это нечто такое, о чем я еще ни с кем не говорила, и…

— Все знают об этом, — сказала Мэри-Джейн. — Беа знает об этом. Она рассказала мне. Ты знаешь, что может спасти Беа? Эта женщина сумеет преодолеть свою скорбь по Эрону только по одной простой причине. Она никогда не перестанет беспокоиться о ком-нибудь еще. Она действительно тревожится о тебе и о Майкле Карри, потому что у него есть эти гены, как всем известно, а он муж Роуан. Но она говорит, что цыган, в которого ты влюбилась, совершенно тебе не подходит. Ему нужна женщина другого рода, дикая и бездомная, у которой нет семьи, — такая, как он сам.

— И она сказала все это?

Мэри-Джейн кивнула. Внезапно она увидела тарелку с хлебом, которую Эухения поставила на стол для них, — с ломтями обычного белого хлеба.

Мона не считала подобный хлеб подходящим для еды. Она ела только французский хлеб или булочки, специально приготовленные для определенных блюд. Нарезанный ломтями хлеб. Ломти белого хлеба!

Мэри-Джейн схватила верхний ломоть, сложила его и обмакнула в соус.

— Да, она говорила все это, — сказала Мэри-Джейн. — Она сказала тете Вив и говорила Полли и Энн-Мэри. Кажется, она не знала, что я тоже слышу. Но я думаю, это то, что помогает ей жить, — что она так много думает о семье, что пришла в Фонтевро и позволила мне уйти оттуда.

— Как смогли они узнать все обо мне и Майкле?

Мэри-Джейн пожала плечами.

— Ты меня спрашиваешь? Дорогая, это семейство ведьм; предполагается, что ты знаешь обо всем лучше меня. Они найдут сколько угодно способов, чтобы все выяснить. Но, если хорошенько призадуматься, можно вспомнить, что Старуха Эвелин проболталась Вив, если я не ошибаюсь. Что-то о том, что ты с Майклом оставалась здесь наедине?

— Да, — со вздохом призналась Мона. — Жутко важная новость! Я не обязана все им рассказывать. Вот и все, что я могу ответить по этому поводу. — Но если они начнут плохо относиться к Майклу, если переменят свое мнение о нем, если станут…

— Ах, не думаю, что тебе стоит тревожиться об этом; как я уже сказала, когда мужчина в его возрасте, а девушка — в твоем, они будут винить одного или другого, и, я думаю, они будут обвинять тебя. Не то чтобы они стали делать подлости или что-нибудь подобное, но будут говорить: «Чего бы Мона ни пожелала, — она своего добьется», и «Бедный Майкл», и все в таком же роде. Ведь ты понимаешь. Или будут говорить: «Если это подняло его с постели и он чувствует себя лучше, быть может, Мона действительно обладает целительным даром».

— Ужасно, — отозвалась Мона. — Действительно, это именно так, как я себя чувствую.

— А знаешь, ты крутая, — сказала Мэри-Джейн.

Телячий соус кончился. Следующий кусок хлеба Мэри-Джейн съела без всего. Она прикрыла глаза с удовлетворенной улыбкой. Ее ресницы, дымчатые и слегка фиолетовые, совпадали по цвету с губной помадой — нежные, пленительные и прекрасные Черты лица ее были дьявольски близки к совершенству.

— Теперь я поняла наконец, кого ты мне напоминаешь! — вскричала Мона. — Ты похожа на Старуху Эвелин. Я имею в виду те фотографии, на которых она еще совсем молодая.

— Что же, это имеет под собой основание, не так ли? — сказала Мэри-Джейн. — Ведь мы обе произошли от Барбары Энн.

Мона налила себе последний стакан молока. Оно все еще было удивительно холодным. Быть может, она и этот ребенок могли бы жить, питаясь одним молоком, хотя она не была в этом вполне уверена.