Калейдоскоп - Даниэла Стил

— Ты правда едешь во Флориду не затем, чтобы развлекаться?

— Какие развлечения! Я предпочел бы отправиться совсем в другое место — с тобой, моя прелесть.

Внезапно он сиганул в постель и начал ее целовать. Саша смягчилась — позволила себя раздеть и обвила Джона ногами, отчего у него всегда захватывало дух. Он только начал двигаться, как она резко оттолкнула его.

— Что ты? Я сделал тебе больно?

Она кивнула.

— Ты ведь знаешь, что со мной может случиться — в такой позиции.

Однако вскоре она забыла о позициях — ей передалась его страсть. И все же… Вечно она в первую очередь думает о себе, своем танце, своих мышцах, ногах, обо все своем теле.

Когда оба выдохлись, он прошептал:

— Я люблю тебя, Саш!

Она промолчала, недовольно пялясь на противоположную стену.

— Что с тобой, милая?

— Этот сукин сын опять на меня весь вечер орал — как будто я делаю что-то не так. А я знаю: все было правильно.

На Джона накатила тоска. Он уже проходил через нечто подобное, только тогда это были чертовы элоизины персонажи, или она не могла справиться с сюжетом. Ох уж эти творческие женщины! Жаль, что и Саша той же породы. Если бы она хоть любила его… Но, положа руку на сердце, он не был в этом уверен. Возможно, она вообще не способна любить. Слишком погружена в свои ощущения. Когда он встал и вышел попить, она даже не заметила. Джон долго сидел на диване в гостиной, прислушиваясь к доносящимся с улицы шумам, и спрашивал себя: встретит ли он когда-либо женщину, которая будет любить его, интересоваться его работой, его жизнью, друзьями и желаниями… Которой будет приятно его общество?..

— Что ты там делаешь?

Саша стояла в дверях, ее грациозный силуэт четко вырисовывался на фоне окна; спальня была залита лунным светом.

— Так, размышляю.

— О чем?

Она подошла и села рядом на диван. На мгновение у Джона мелькнула надежда, что он ей небезразличен, однако уже в следующий миг она перевела взгляд на свои ступни и простонала:

— Господи, нужно снова идти к врачу!

— Почему?

— Потому что больно.

— Саш, ты не думала о том, чтобы бросить балет?

Она посмотрела на него как на ненормального.

— Спятил? Да я покончу с собой, когда пойму, что больше не могу танцевать!

Она говорила с искренним убеждением.

— А как же дети? Ты не хочешь иметь детей?

Давно следовало задать этот вопрос, да только трудно было отвлечь ее от балета.

— Ну, может быть, позднее, — туманно ответила она.

То же было и с Элоизой. Она до тридцати шести лет кормила его обещаниями, а потом окончательно решила, что дети — помеха творчеству, и сделала перевязку труб — в его отсутствие. И правильно. Ей хватает собственного общества.

— Если все время откладывать, «позднее» может обернуться «никогда».

— Ну, значит, никогда. У меня нет такого чувства, будто без детей в моей жизни чего-то не хватает.

— А без мужа?

Правильнее было бы спросить: а без балета?

— Я еще слишком молода, чтобы начать беспокоиться, — честно призналась Саша.

Но ему-то уже сорок два, и он давно начал тревожиться. Не оставаться же одному! Он остро чувствовал потребность во взаимной любви, а не в редких встречах между спектаклями и репетициями.

— Тебе уже двадцать восемь. Пора задуматься о будущем.

— Я каждый день об этом думаю — когда этот маньяк разевает пасть!

— Я имею в виду не твое профессиональное будущее, а настоящую жизнь.

— Это и есть моя настоящая жизнь!

Так он и знал!

— А какое место отводится мне?

То была ночь откровений и самоанализа, и Джон уже начал жалеть, что завел этот разговор. Но что же делать? Рано или поздно им пришлось бы обсудить нечто, не имеющее отношения к ее ногам и репетициям.

— Это зависит от тебя. В настоящее время я не могу предложить ничего другого. Если тебе этого достаточно — хорошо. Если нет… — она пожала плечами.

Может, сделать предложение руки и сердца? Да нет… Это сказка про белого бычка. Он сыт по горло тщетными усилиями. «Если тебе так уж необходимо покорять неприступные вершины, отправляйся штурмовать Эверест», — посоветовал Филип после того, как Джон познакомил его с Сашей.

— Хочешь, чтобы я осталась? — равнодушно спросила она.

— Да, конечно.

По правде говоря, Джону нужно было гораздо больше того, что она может дать. Он только сейчас начал понимать это.

— Тогда я пошла спать. Завтра с утра репетиция.

А ему лететь в Джексонвилл. И еще он хотел снова заняться с ней любовью, но она сказала, что умирает от усталости. И все тело ноет, и Бог знает что еще.

Глава 18

Полет в Джексонвилл оказался кратким, но Чепмен успел изучить кое-какие прихваченные с собой документы, подписал с полдюжины бумаг и вернулся мыслями к Хилари и ее жизни с Эйлин и Джеком Джонсами.

В Джексонвилле он направился прямиком в колонию для несовершеннолетних и объяснил начальнику цель своего прихода. В таких случаях не принято открывать личные дела, но прошло столько лет, их бывшей воспитаннице должно быть тридцать девять лет. Взгляд в прошлое ей не повредит. К тому же Джон гарантировал соблюдение тайны.

Тем не менее потребовалось разрешение судьи по делам несовершеннолетних, так что Джона попросили прийти на следующий день. Он снял номер в мотеле на окраине и немного побродил по городу. Потом изучил телефонный справочник и, обнаружив пятерых Джеков Джонсов, начал накручивать диск. Трое оказались темнокожими, четвертый не ответил. Зато пятый сказал, что его отец приехал сюда из Бостона и, кажется, действительно до его матери был женат на женщине по имени Эйлин. Парню оказалось восемнадцать; десять лет назад его отец скончался от цирроза. Джон поинтересовался прежним адресом отца. Вообще-то он спросил больше для очистки совести, не надеясь получить ответ, но все оказалось проще простого.

— Он всегда жил в этом самом доме, откуда я с вами разговариваю.

Чепмен чуть не подпрыгнул от радости и без промедления отправился по названному парнем адресу.

Он так и думал, что район окажется как две капли воды похожим на тот, где Джек Джонс обитал в Чарлстауне. Та же грязь, то же убожество. И точно так же неподалеку расположена верфь. Мимо Чепмена с ревом проносились парни на мотоциклах.

Во дворе Джека Джонса тоже красовался мотоцикл. Этот визит пробудил в нем чувство собственной значимости. Он рассказал то немногое, что знал об отце, показал семейные фотографии и познакомил Джона со своей матерью.

В доме застоялся запах мочи, алкоголя и застарелой грязи. Убожество было неописуемым, а женщина, которую мальчик представил как свою мать, производила гнетущее впечатление. Ей было лет пятьдесят, но без зубов она выглядела на восемьдесят. Трудно сказать, что именно довело ее до ручки: нищета, болезни или издевательства. Она абсолютно ничего не знала о племяннице бывшей жены Джека. Откровенно говоря, временами Джеку казалось, что она не узнает собственного сына.