Сильванские луны - Натанариэль Лиат

здесь ради невесты, а потом и жены? А если нет? Что он скажет девушке, смотрящей на него глазами влюблённого оленёнка, прежде чем навсегда её покинуть? Солжёт? Напугает её правдой? Просто исчезнет без объяснений, как последний трус и подлец? Ну, ладно, предположим, что он страшный эгоист и её чувствами готов пренебречь – но сам-то он как потом станет жить дальше?..

Впрочем, все эти рассуждения о высоких материях были, по сути, переливанием из пустого в порожнее – Лексий был уверен, что, даже решись он на шаг, которого так жаждет и боится, никто не дал бы ему согласия. Нет, в самом деле, гоже ли богатой дворянке выходить замуж за какого-то бастарда, который к тому же рискует прожить на этом свете всего ничего…

Лексий не мог с полной уверенностью обещать той, кто согласится связать с ним жизнь, никакого «долго и счастливо». Он много думал над тем, что сказал ему Бран… И так уж вышло, что, взвесив все за и против, Лексий решил дать присягу.

Он не один час провёл в библиотеке, вдоль и поперёк изучая её текст. Волшебник клялся, что не станет применять магию в нарушение существующих законов государства – по крайней мере, без прямого приказа царя, которым он обязуется подчиняться беспрекословно. Более того, присяга следила и за тем, чтобы маги были верны своей стране вообще во всём, что делают и говорят – к примеру, она охватывала любые попытки сотрудничать с врагом во время войны или участвовать в заговорах против властей, даже если эти преступления обходились без волшебства. В конце жизнеутверждающе сообщалось, что в случае нарушения данного ныне обещания первый же шаг по земле, на которой ты родился, тебя убьёт.

Вся соль была в том, что это не фигура речи. Витиеватая формула, написанная убийственно тёмным языком много десятилетий назад, сама по себе являлась заклинанием. И случаев, подтверждающих его эффективность, была задокументирована масса.

Две равнодушных луны в стрельчатом окне библиотеки видели, сколько времени Лексий сидел над заветной последней фразой. «Земля, на которой я родился» – туманная формулировка, очевидно, включала в себя весь этот мир, но… не другие? Лексий дорого бы дал, чтобы наверняка узнать, значит ли это, что вся присяга будет для него пустым звуком. Что законы будут писаны не для него. Что ему не придётся умирать раньше времени.

Потому что если да, то как же это всё меняло.

Интересно, добивает ли здешнее волшебство до земных границ? Было бы обидно нарушить присягу – и вернуться на родину только затем, чтобы умереть, ступив на «свою землю»…

Как бы то ни было, он решил рискнуть.

Присяга открыла бы ему двери в волшебные библиотеки, по сравнению с которыми их школьная показалась бы комнатой для игр. Бран велел ему не переставать искать, и, несмотря на полную неразбериху чувств и желний, Лексий был намерен последовать его совету. Захочет он воспользоваться путём домой или нет – дело третье; найти его в любом случае было надо. Чтобы иметь выбор, а не дрейфовать по воле волн. До тех пор все его умозрительные рассуждения были вынуждены раз за разом заходить в тупик.

А ещё… если честно, он вдруг понял, что он вовсе не прочь стать волшебником.

Дело было не в деньгах и не в статусе: незаметно для себя самого он так привык быть среди магов и – удивительно! – считать себя одним из них, что уже не представлял себе иной жизни в этом мире. И, кроме того, сказать по правде, за эти два года Лексий страшно устал не знать, чего ждать от будущего. Он вдруг остро понял, что хочет наконец хоть что-то решить, даже если потом ему придётся пожалеть об этом решении. Бросить якорь, а там будь что будет…

Всё это было одной из причин, из-за которых он однажды обнаружил, что стоит прямо посреди тротуара на одном колене и, словно со стороны, слушает свой собственный голос, спрашивающий у Ладарины Горн, не хочется ли ей сменить фамилию.

В тот день шёл первый снег – он что-то рано выпал в этом году. Воздух был тих, как сон; слова и выдохи становились маленькими облаками, схваченные холодом сумерки сквозили прозрачной синевой, и от этого пламя свечей, мерцающих в витринах лавок, казалось особенно золотым. Мокрый снег, чистый и неуклюжий, как первый робкий поцелуй, падал отвесно и густо, чтобы растаять, едва коснувшись мокрой земли, на которой ему не хотелось оставаться. Лексий смутно понимал, что нарушает все негласные правила сильванского высшего света, что такие дела делаются не на слякотной улице под фонарём, а где-нибудь в кулуарах за бокалом вина и спорами о приданом, но ему почему-то казалось, что так будет правильно. Что слова, которые он уже давно вынашивал в сердце, предназначены не для праздных гостей на светском приёме и не для тиснёных обоев в какой-нибудь гостиной, а только для Лады – для неё одной да для притихшего, замершего под этим снегом Урсула, заключившего их обоих в объятия огней и мостов…

Он выбрал для неё тонкое золотое кольцо с янтарём – с золотисто-карим янтарём цвета её глаз. Застигнутая врасплох, Лада, кажется, не сразу сумела понять, чего этот странный парень от неё хочет – но когда поняла, её невольный возглас и руки, взлетевшие к губам, были красноречивее любого «да» на свете. До того дня Лексий не заставлял ни одну девушку плакать от счастья. Сколько же всего он, оказывается, упускал в этой жизни…

Дальше было сложнее: он прекрасно знал, что, как бы Лада ни хотела, она не выйдет за него без согласия её родителей. Не потому, что боится их гнева (как будто они умели на неё сердиться!) – просто потому, что не захочет разбить им сердце непослушанием. Перспектива серьёзного разговора с будущей роднёй пугала новоявленного жениха до дрожи: в глубине души Лексий всё ещё был безнадёжно уверен, что он – не пара девушке из блоковских стихов. К его удивлению, чета Горнов приняла новость предельно благосклонн. Лексий был готов к тому, что от него потребуют отказа от карьеры мага или вообще пошлют к Августу Рину за благословением – но не к «дочь, если ты правда этого хочешь, то разве мы можем тебе отказать?». Ладин отец поставил в спорном вопросе точку: что уж там, волшебники или нет – в этом мире все смертны, причём иногда смертны внезапно. Зачем загадывать наперёд? Если дети любят друг друга, то пусть тешатся по