Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

«Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга твой…»[14]

Однако Господь не произнес ни слова – он молчал.

Урбан был прав: после смерти Доминика им следовало прекратить это! Но жадность пересилила, и жребий в итоге пал на него. И он совершил то, что от него требовали. В левом кармане по-прежнему лежала маленькая деревяшка, сделавшая его убийцей. С тех пор его преследовали кошмары, демоны с воплями летали вокруг его кровати, кололи копьями… Землетрясение стало последним знамением. Что последует далее? Наводнение? Нашествие саранчи? Мертворожденные младенцы?

Себастьян тронул маленькую фигурку, лежавшую в кармане рядом с деревяшкой. Ему тоже достался фарисей от Ксавера, этого упрямца. Углы и грани фигурки врезались в кожу, напоминая о том, что они сотворили.

С Ксавера все и началось. Не следовало разорять его семью и изгонять из долины. Но зачем было упрямиться, поучать? Возносить себя до святых? Неужели нельзя было просто замолчать? Тогда они впервые согрешили.

Теперь пришло время принять возмездие.

Себастьян взял веревку, перебросил ее через крепкую балку, поддерживавшую галерею главного нефа. Потом встал на скамью и снова закрыл глаза. Еще раз пробормотал молитву.

– Скажи только слово, только слово…

Господь хранил молчание.

Себастьян оттолкнул скамью и задергал ногами, словно выплясывал под неслышную музыку.

Долго, очень долго продолжалась эта пляска.

14

Обераммергау, полдень 10 мая 1670 года от Рождества Христова

– О-о-тче мой, если возмо-ожно, да минует меня чаша сия…

Иисус опустился на колени и воздел руки к небу. Над кладбищем разносился его исполненный мольбы голос:

– Ах, если не может миновать сия чаша меня, чтобы пить…

– А вот если б Иисус еще и говорил побыстрее, – проворчал Конрад Файстенмантель. Вместе со старым Шпренгером и плотником Матиасом он лежал на земле среди кадок с собачьими розами. – Я, чай, не молод, и мы не в жаркой Палестине, у меня уже кости ломит от холода.

Симон усмехнулся и поднял глаза от листка с текстом, который вручил ему Кайзер. По просьбе друга он пришел сегодня на репетицию и вместе со священником подсказывал актерам слова. Все утро они репетировали известную сцену на Елеонской горе, когда Иисус роптал на свою судьбу рядом со спящими Петром, Иаковом и Иоанном. Остальных актеров Файстенмантель разослал по окрестным лесам разыскивать Ксавера.

– В тексте этого нет, – с нарочитой строгостью обратился Симон к Файстенмантелю. – Здесь должно…

– Черт подери, я знаю, что этого нет в тексте! – выругался толстяк, тяжело поднимаясь, и отряхнул грязь со своего апостольского одеяния. – Но Ганс намеренно затягивает слова, чтобы мы тут зады себе отморозили.

– Это сцена на Елеонской горе, – ответил Ганс Гёбль с тонкой усмешкой. – Иисус говорит, Петр спит. Так сказано в тексте.

– А где, кстати, сказано, что Петр отрезает ухо только римскому солдату? – прогремел Файстенмантель. – К нашему Иисусу это тоже вполне применимо…

– Прошу вас, дети мои! – взмолился священник. – Ни к чему злословить, мы лишь топчемся на месте!

Фронвизер бросил многозначительный взгляд на Георга Кайзера; тот лишь беспомощно пожал плечами. Когда Ганса Гёбля выпустили из-под ареста, его отец настоял на том, чтобы сыну досталась роль Иисуса. Крестьянин Йозеф, который временно играл Христа, с радостью согласился на второстепенную роль. С тех пор Ганс использовал любую возможность, чтобы отплатить Конраду Файстенмантелю. Как-никак он первым высказал подозрение, что Ганс мог быть повинен в смерти Доминика.

Симона не переставало удивлять, как быстро Файстенмантель примирился с ужасной гибелью своего младшего сына. Но ему вспомнилось также, сколько денег скупщик уже вложил в представление. Его затея должна увенчаться успехом, в противном случае он, наверное, разорится. Поэтому, пока постановка не будет сыграна, все прочее не имело значения. Вот и теперь Файстенмантель стиснул зубы и сдержался.

– Ладно, – буркнул он. – Но на репетиции нам ведь не обязательно лежать на земле? Тем более что кулисы с Елеонской горой еще не готовы. – Он сердито глянул на Ганса. – Гёбли, кстати, давно должны были закончить их!

– Вы забыли, что кое-кто из них сидел в тюрьме, – съязвил в ответ Ганс: – И между прочим, по вине Файстенмантелей.

– А ты, говнюк малолетний, видно, забыл, что я потерял сына! – Файстенмантель побагровел. – Черт, если б эта мистерия не значила так много, я бы… я… – Тут голос его надломился.

– Прошу, продолжим репетицию, – произнес Кайзер. – Нам сегодня еще многое нужно успеть, мы сильно отстали за последние дни. – Он кивнул Гансу: – Ну, дальше.

Ганс вновь воздел руки к небу, взгляд его прояснился.

– Отче мой! – воззвал он. – Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля… – Он вдруг замолчал на полуслове и показал на трех апостолов, прислонившихся к надгробьям: – А теперь я должен будить их. Но они-то уже не спят.

– Господь милостивый! Как с этой горсткой крестьян можно разыграть мистерию! – Преподобный Тобиас Гереле схватился за волосы. – Все равно что бисер перед свиньями метать!

– Нам все равно надо дождаться Иуду, – сказал Матис, молодой плотник, исполнявший роль Иоанна. – Ему бы давно следовало прийти. Сейчас должна быть сцена с поцелуем Иуды.

– Себастьян еще вчера на собрании был какой-то странный, – заметил старый Шпренгер. – Помните? Бледный весь, по́том обливался… Да-да, лишь бы не лихорадка эта. – Он нахмурился и перекрестился. – Или что похуже, – добавил он многозначительно.

Симон пожал плечами:

– У меня в цирюльне он тоже не появлялся.

Некоторое время все хранили молчание. Потом неожиданно для всех Файстенмантель пнул по надгробию.

– Вечно так с этим Себастьяном! – рявкнул он. – Ни в чем на него нельзя положиться! Мы тут, черт всех дери, время теряем, а он, поди, отсыпается где-нибудь в амбаре…

Матис задумчиво почесал нос.

– Я, пожалуй, схожу к складу, – предложил он. – Может, он просто забыл про репетицию.

Как есть в одеянии апостола, он прошел к воротам кладбища и двинулся вниз по улице.

– Шпренгер все-таки прав, – немного спустя промолвил священник. – Себастьян странно ведет себя в последнее время. И между прочим, с тех самых пор, как Габлера нашли мертвым. Его смерть, конечно, всех нас потрясла. Но Себастьян принял все как-то уж очень близко к сердцу. При том, что друзьями они были не то чтобы близкими.

Ганс Гёбль между тем продолжал декламировать вполголоса.

– Отец мой, печаль обуяла меня, – бормотал он, – ибо принужден я пойти на…

– Да замолчи ты, наконец! – крикнул на него Файстенмантель. – Помешаться тут можно.

Он то и дело поглядывал в сторону ворот. Вид у него был весьма обеспокоенный.

– Стало быть, сударю неугодны слова Спасителя нашего? – насмешливо спросил Ганс. – Раз уж мне досталась роль Иисуса, я и текст должен знать наизусть. – И продолжил громко, не спуская при этом глаз с Файстенмантеля: – Отец мой, помоги мне нести бремя мое, ибо отчаяние овладевает мною. Тоска печалит меня…

Голос его замер в тот момент, когда со стороны улицы донеслись громкие крики. Затем показался Матис, за ним следовали, причитая, несколько пожилых женщин.

– Что случилось? – прокричал им навстречу Кайзер. – Склад загорелся? Снова землетрясение? Что же на этот раз произошло?

Матис подбежал к остальным. Он с трудом переводил дыхание и оперся о надгробие. Наконец с трудом выдавил:

– Себастьян… он…

– Ну, говори же, – потребовал нетерпеливо Файстенмантель. – Что стряслось?

– Себастьян повесился! – выпалил вдруг Матис. – Там, в часовне, в Унтераммергау. Весть… пришла только что…

– Боже правый! – Священник Тобиас зажал рот ладонью. – Какой ужас! Но… но почему же?

В следующий миг заголосили все разом – призывали святых, возносили молитвы небесам. Наконец скрипучий голос Шпренгера вознесся над остальными.

– Не об этом ли я говорил? – воскликнул он. – Господь карает нас согласно Библии! Сначала Иисус умирает на кресте, потом Фома гибнет от меча, а теперь Иуда вешается! Все в точности как описано в Библии. Конец близок!

Женщины, прибежавшие вслед за Матисом на кладбище, упали на колени и принялись молиться. Через некоторое время они поднялись и поспешили обратно в деревню, чтобы сообщить всем об ужасной смерти Себастьяна Зайлера.

– Мы навлекли на себя гнев Господень! – запричитал священник. – Что мы такого сотворили, что Господь карает нас?

«Хотелось бы и мне это знать», – подумал Симон, присматриваясь к остальным. Все были в ужасе, вплоть до Конрада Файстенмантеля. Взгляд его был устремлен в пустоту, с лица схлынула кровь.

– Это конец, – бормотал он. – Не бывать мистерии. Дело всей моей жизни…