Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

– Заткнись, дура! – прошипел тиролец. – Или зарежу тебя прямо здесь.

Магдалена затихла. Воцарилось молчание, прерываемое лишь всхлипами Баумгартнера.

– Хм, а она не из робких, – произнес наконец тиролец. – Когда поедем по улицам, это может стать проблемой… Черт, и надо же ей было прийти в себя, нет бы просто задохнуться! Теперь придется все-таки марать руки. Как-то я не горю желанием снова открывать эту бочку и… – Он вдруг замолчал, потом громко рассмеялся: – Ха, придумал! Вот что мы сделаем. Лучшей смерти просто не придумаешь! Считай, тебе повезло, девка.

Загремело, кто-то натужно запыхтел, и Магдалена почувствовала, как бочку вернули в вертикальное положение. Раздался характерный хлопок, и сверху ворвался тонкий луч света.

Тиролец вынул пробку.

Затем по волосам Магдалены заструилось что-то холодное. Крепкий запах вина закружил голову.

– Пей, палачка, пей! – приговаривал тиролец. – Упейся, пока вино из ушей не потечет.

Бочка медленно наполнялась вином. Магдалена в отчаянии заколотила по стенкам.

* * *

Когда Симон вернулся в цирюльню, Куизль встретил его нетерпеливым взглядом. Он уже сидел за столом и покуривал трубку. Эту ночь палач провел в спальне покойного цирюльника. В отличие от Фронвизера он, похоже, ничуть не брезговал спать в постели недавно усопшего. Якоб выглядел отдохнувшим и готовым к бою.

– Сколько можно ждать? – проворчал он. – Я уж думал, вы до вечера проторчите в этом трактире. Вы что вообще делаете там целыми днями? Пьянствуете?

– Э-э… пришлось обсудить кое-что по поводу землетрясения, потом о представлении говорили, – ответил Симон, немного сбитый с толку. Он не ожидал встретить здесь палача. – А вам разве не у Лехнера следует сейчас быть?

Куизль махнул рукой и ухмыльнулся:

– Лехнер надолго меня не задержал. Он просто в бешенстве. С побегом Ксавера он лишился единственного подозреваемого. И подозревает, что судья с аббатом позволили ему сбежать только затем, чтобы выставить его дураком.

– Хм, подозрение вполне себе обоснованное, – проронил Симон. – Ведь аббат делает все, чтобы помешать Лехнеру утвердиться в долине.

– Так или иначе, а Ксавер никого не убивал.

Симон улыбнулся:

– Уверены? Вчера вы говорили несколько иначе.

– Какая разница, что я там нес вчера…

Палач угрюмо раскурил трубку, едва не погасшую. Но Симон видел, что он жаждет действия.

– Ксавер не тот, кто нам нужен, – продолжал Куизль. – Они с Домиником были друзьями. Хотя Габлера он, пожалуй, мог прикончить.

– Это тоже маловероятно, – возразил Симон. – Это скорее всего кто-то из участников представления.

Он рассказал палачу о клинке, пропавшем из сундука с реквизитом.

– А деревянный меч этих дурней чем не устраивал? Им хоть не зарежешь никого. – Куизль усмехнулся. – Но это, в сущности, подтверждает мои предположения. Убийца – кто-то из местных, один из актеров. Возможно, даже кто-то из советников. А Лехнер все равно отправил своих солдат в горы, разыскивать Ксавера. Долго же им придется рыскать… В лучшем случае эти юнцы заблудятся.

– Файстенмантель тоже собирается разослать людей. Это будет настоящая травля. – Симон вздохнул и сел за стол напротив Куизля. – Я уж и не знаю, во что тут верить, а во что нет. Голова идет кругом от всех этих россказней.

– Ну так следи, чтоб она у тебя не скатилась. Пока ты пиво в трактире дул, я тут мозгами пораскинул…

Куизль взял со скамьи холщовый мешок и вынул из него несколько резных фигурок. Каждая в виде пастуха.

– А это у вас откуда? – удивился Симон.

– Купил у лоточника за пару монет, – коротко ответил его тесть. – Сделаны топорно и поломаны, но мысли упорядочить помогут.

Палач убрал со стола все лишнее и расставил фигурки в одном углу. Фронвизер молча наблюдал за его действиями. Якоб был очень сосредоточен. С их последней встречи он словно преобразился. Симон невольно задумался, не связано ли это со вчерашним его религиозным порывом.

«Что-то с ним произошло, – думал он. – И что бы это ни было, он снова прежний. И слава богу!»

– Это Ксавер, – сказал Куизль и подвинул одну из фигурок на другой край стола. – Отверженный, паршивая овца. Старый Файстенмантель разорил его семью. Ксавер вынужден покинуть Обераммергау, потом возвращается и подсовывает некоторым из жителей резные фигурки. И не какие-нибудь, а фигурки фарисеев.

– Это нам уже известно, – вставил Симон.

– Помолчи, малец. Я еще не закончил. – Куизль сердито глянул на Симона. – Тебе бы следовало почаще открывать Библию. Ты бы знал тогда, что фарисей во все времена воплощал собой лицемера. Иудейские законники всегда следили за соблюдением правил, но сами никогда им не следовали. – Палач поднял указательный палец, как учитель в школе. – Об этом и в Библии говорится: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное»[12].

Симон невольно усмехнулся:

– Не знал, что вы так хорошо знакомы с Библией, господин палач.

В этот раз Куизль ограничился суровым взглядом и продолжил:

– Если Ксавер подсовывает людям такие фигурки, значит, он хочет что-то сказать им. А именно: что они проклятые лицемеры. Отсюда и эта надпись: «Et tu». И ты лицемер!

– Но почему он называет их лицемерами? – спросил Фронвизер и взглянул на полку, где стояла фигурка фарисея, которую посмертно получил старый цирюльник Ландес.

– Потому что все они в чем-то согрешили. Габлер, покойный цирюльник, Файстенмантель… – Куизль поставил рядом с первой еще три фигурки. – Все они получили от Ксавера по фарисею.

– Но Доминик…

– Вот именно, умник, – перебил Якоб и нетерпеливо кивнул. – Он скорее всего фигурки не получал. По крайней мере, у него ее не нашлось. Тот, кто убивает человека таким жутким способом, хочет что-то показать! Поверь мне, если б Доминика убил Ксавер, он поставил бы фигурку прямо перед крестом. Но ее там не было. Потому я и уверен, что Ксавер не тот, кто нам нужен.

– Но… кто же тогда распял Доминика? – прошептал Симон.

– А вот теперь в игру вступают другие. – Куизль тронул свой крючковатый нос. – Чутье подсказывает мне, что Доминика убил кто-то из местных. Кто-то вынашивает мысль о возмездии, чужим такое ни к чему. Кто-то хочет сказать: смотри, что тебя ждет, если свяжешься со мною! – Палач достал из мешка еще несколько фигурок. – А вот тут у нас Ганс Гёбль, которого мы подозревали в самом начале. Он завидует Доминику из-за роли Иисуса. Но станет ли он убивать его за это? Не знаю… – Он подвинул фигурку на край стола. – Старшего Файстенмантеля тоже можно не брать в расчет, хоть он и не питал к сыну большой любви и смерть его принял на удивление спокойно. Но как быть со всеми остальными? С кем-нибудь из Совета, к примеру.

Палач глубоко затянулся и сквозь клубы дыма уставился на фигурки.

– А что, если Доминик узнал что-нибудь о здешних интригах? – продолжил он в задумчивости так, словно говорил сам с собой. – Скажем, от своего друга Ксавера? И поэтому от него избавились. Да еще таким жутким способом, чтобы каждый понимал, что их ждет, если станут болтать.

– Хм, выходит, что кто-то избавляется от свидетелей. – Цирюльник задумчиво склонил голову. – Урбан Габлер перед гибелью был очень напуган. Может, он тоже хотел рассказать…

– И поэтому его убили, как славного Доминика. Только вот кто убил? – Куизль поставил посередине стола еще одну фигурку, небрежно сработанную. – Вот он, наш неизвестный. Кто-то, кому крайне нежелательно проливать свет на нечто, известное теперь одному лишь Ксаверу. – Он задумчиво передвинул фигурку Айрля на середину стола. – Нужно разыскать Ксавера. И разыскать прежде, чем это сделает наш неизвестный. Потому надо как можно…

В этот миг со стороны закрытых ставней послышался слабый шорох. Куизль бросил на Симона предостерегающий взгляд и беззаботно продолжил, осторожно подбираясь к окну:

– Хм… надо поскорее отправляться в горы, оглядеться. Как знать, может, удастся разыскать эту пугливую косулю, что так упорно не желает показываться… Попался!

Палач резко распахнул ставни и высунулся из окна. Кто-то вскрикнул от неожиданности и стал барахтаться в крепкой хватке Куизля.

Симон узнал его с первого взгляда.

– Петер! – воскликнул он в изумлении. – Ты что там делал? Подслушивал?

– А какого еще черта он мог там делать! – выругался палач и втащил мальчика в комнату. Ухватив внука за воротник, он окинул его суровым взглядом. – Уж если отец не задаст тебе хорошей трепки, я с радостью ему помогу!

Петер с трудом сдерживал слезы.

– Я… я только хотел к папе! – захныкал он. – Потом услышал голоса и сначала не понял, кто это. Поэтому немножко послушал…

– Ладно уж, выпустите его, – попросил Симон палача.

В сущности, он был рад видеть Петера. Ему по-прежнему было совестно, что в последние дни он совершенно не уделял время сыну.