В провинции - Элиза Ожешко

Грянул гомерический хохот. Франек, все еще стоявший на столе, насмешливо покачал головой и басом пропел:

Что, волчище, хвост поджал?Упился?Нет, дружище, тут почище —Оженился!

Новый взрыв смеха раздался в ответ. Снопинского держали за руки, за полы сюртука.

— Не отпустим! Не отпустим! — кричали со всех сторон.

— Видит Бог, я бы рад остаться, но куда мне деть жену? — продолжал оправдываться Александр.

— А может, заночуете у нас в трактире? — предложила еврейка.

— Побойся Бога, женщина! Оставаться на ночлег в двух шагах от дома?

— Послушай, что я скажу! — возвестил Франек, спрыгивая со стола. — Дам тебе дельный совет: жену отправь домой, а сам оставайся!

— Молодец Франек! Умница Франек! Вот это рассудил! — закричали все.

— А что? Может, так я и сделаю, — произнес, поразмыслив, Александр.

— Только так! Только так, Снопинский! — кричали все. — Ничего с твоей женой не случится, если она одна уедет домой. Лошади у тебя смирные, кучер отменный! Да и недалеко!..

— Попытаюсь, — сказал Александр и выбежал из залы, сопровождаемый хохотом и звуками разудалой песни:

Что, волчище, хвост поджал?Упился?Нет, дружище, тут почище —Оженился!

— Не поджал! Вот увидите, что не поджал! — крикнул он приятелям с лестницы и быстро вошел в нижнюю комнату.

Он был так возбужден и озабочен, что не заметил Топольского, стоявшего в стороне, у окна; подбежал к жене, схватил ее за руку и торопливо стал объяснять:

— Извини, душечка, я тебя заставил ждать, никак не мог прийти раньше. И ты знаешь, поезжай без меня, а то у меня здесь…

— Но я боюсь ехать одна в такую ночь, — мягко возразила Винцента, с удивлением глядя на мужа.

— Чего же бояться, моя милая? Павелек отлично правит.

— Он не совсем трезв… — напомнила жена.

— Фантазия! — буркнул Александр, и тут его взгляд упал на Топольского.

— Вы здесь… Как поживаете, пан Топольский? — произнес он слегка растерянно. Внезапно глаза его блеснули и он оживленно воскликнул: — Какая удача! Ведь вам в одну сторону! Вы не откажетесь проводить мою жену до Неменки? У меня тут, видите ли, столько дел…

Болеслав выступил из тени.

— Если позволите, сударыня, я с большой радостью вас провожу, — обратился он учтиво к Винценте.

Винцента поднялась, решимость и обида сверкнули в ее глазах.

— Благодарю вас, — сказала она, — если муж не может меня проводить, я поеду одна. В самом деле, ничего со мной не случится. — И пошла надевать шубу.

— Извините, но о том, чтобы вы поехали одна, ночью, в метель, да еще с пьяным кучером, не может быть и речи, — возразил Болеслав. — Нас тут двое мужчин, и коль скоро один не может, другой обязан оградить вас от возможной опасности.

Слово «обязан» он произнес с ударением и при этом выразительно посмотрел на Александра. Снопинский отвел взгляд и, казалось, немного смешался, но тут же к нему вновь вернулись привычная смелость и присутствие духа.

— Вы неоценимый человек, пан Топольский. Я вам весьма признателен за услугу, которую вы оказываете нам обоим, — сказал он, протягивая Болеславу руку.

Но Топольский, подававший Винцуне шубу, сделал вид, что не замечает, и оставил этот жест без ответа.

Вскоре все трое вышли во двор; за ними, накинув на голову платок, двинулась хозяйка, освещая фонарем путь.

— Прикажите своему кучеру сесть в мои сани, — тихо сказал Болеслав Снопинскому. — Я сам повезу вашу жену.

Александр распорядился, поцеловал руку жене и поспешно вернулся в корчму; вслед за ним, ежась от холода, удалилась трактирщица. Александр одним духом взлетел наверх, когда он подошел к двери в залу, до него донеслись смех и пение подгулявших приятелей, а с другой стороны, вместе с воем ветра, — удаляющийся звон колокольчика. Александр приостановился, что-то похожее на раскаяние выразилось на его живой физиономии; тут же это выражение сменилось улыбкой, и, весел напевая, он вошел в залу.

А снаружи свирепствовал ночной буран; северный ветер носился по полям, гудел, выл, иногда утихая на миг, чтобы тут же разбушеваться с удвоенной яростью; не встречая на голой равнине преград, он крушил снежную пыль, наметал сугробы, вздымал поземку и бешено гнал ее, то рассыпая мелкой колючей пылью, то сгущая в облачка, которые нес к дальнему лесу, и разбивался, грохоча, стеная и вздыхая, точно полчище сокрушенных исполинов.

Все небо было затянуто серой пеленой как бы цельным полотнищем, сотканным на гигантском станке; ни одна звезда не виднелась вверху; над землей проносился странный шорох, с неба обрушивался мощный гул, воздух дрожал от пронзительных воплей, которые кончались вдали глухим вздохом, и казалось, это устало вздыхает измученная земля.

Сквозь этот хаос возмущенных стихий, под дикую музыку обезумевшей природы Болеслав вез Винцуню. Случай еще раз отдал ее под его опеку. Оба молчали, Болеслав изредка понукал лошадей, которые, несмотря на сугробы, довольно бойко тянули повозку.

О чем же думал этот человек, оказавшийся после долгой разлуки наедине с горячо любимой когда-то женщиной, о чем он думал, едучи в чистом поле, наполненном зловещими голосами, под темным небом, с которого не глядела на них ни одна звезда? Неистовствовала ли у него в груди такая же буря, какая бушевала вокруг? Остыли ли в ней прежние чувства и больше не тревожили струн его сердца?

Притворялся ли этот человек спокойным или на самом деле был спокоен? Трудно сказать, но всякий раз, когда ветер разгонял тучи, обнажая клочок неба, а поземка рассеивалась, Винцуня ясно видела Болеслава, крепко державшего в руках вожжи; казалось, он единственный оставался спокойным среди всеобщего смятения. Иногда Винцуня видела его профиль — бледное и строгое лицо; несколько раз Болеслав оборачивался, спрашивал, не озябла ли она, и прикрывал ей ноги меховой полостью. Голос у него был совершенно спокойный, может быть, как показалось Винцуне, непривычно суровый; но говорил Болеслав тихо и с трудом. Заглушала ли его голос бушевавшая метель? Или буря, клокотавшая в нем самом? Кто знает? А о чем думала Винцуня, оказавшись рядом с человеком, который опекал ее в детстве, духовно воспитал, полюбил и которого она могла осчастливить, но отвергла, отдалила от себя и так давно не видела? Печальные, наверно, угнетали ее мысли, если она понурила голову и зарылась лицом в муфту. Болеславу показалось, что сквозь шорох поземки он услышал тихий вздох. Он не обернулся, но, когда снежное облако, клубившееся впереди, на миг развеялось, лицо его было еще более бледным и угрюмым, чем прежде.