Человек. Книга. История. Московская печать XVII века - Поздеева Ирина

Третью категорию составляют записи, связь которых с содержанием данной книги не может быть установлена непосредственно. Сегодня они нередко представляются нам случайными по отношению и к тексту, и к конкретному экземпляру книги. Однако эта связь могла носить ситуационный, ассоциативный или какой-либо иной характер. Это пестрые по содержанию записи нотариального и хозяйственного характера, хроникальные (исторические), календарные, записи о погоде, черновики и замечания; фиксированные настроения; пословицы, загадки и т. п.

Как и любая классификация, указанная группировка записей не безусловна, а границы ее, очевидно, достаточно аморфны. Это объясняется как неоднозначностью конкретных ситуаций, отображенных в записях, так и единством места их фиксации. Каждая из групп записей несет как самую разнообразную информацию, так и значительный объем информации специфической и может служить источником для разработки различных тем отечественной истории и истории культуры. Специфика формы и структуры этой информации определяет методику выявления и научной обработки, использования и публикации записей.

Например, записи первой группы на печатной книге тесно связаны с техническими особенностями экземпляра и для понимания и изучения требуют знания типографского дела эпохи. Научное значение их выявляется при обработке и сравнении данных многих экземпляров или при сравнении данных записей с сохранившимися материалами архивов.

Интересные источниковедческие задачи возникают в связи с обработкой наиболее многочисленных записей второй категории. При изучении их исследователь сталкивается, как правило, со сложившейся формулой записи, сравнительно жестко, независимо от особенностей стоящей за ней конкретной ситуации, определяющей форму и структуру записи. Формула записи наиболее отработана и постоянна для самого многочисленного вида записей – вкладных. Именно этот вид записей не только преобладает в XVII в. количественно[349], но и наиболее богат информацией как намеренной, так и скрытой.

Записи третьей категории содержат наиболее разнообразную информацию. Одни из них «литературны» и нередко граничат с записями фольклорного материала, уводящего исследователя к проблемам исторической и социальной психологии, творчества, историографии, агиографии, истории литературы. Эти записи много могут дать и для изучения истории читателя. Другие записи этой категории близки к языку хозяйственного документа или прямо содержат текст такового.

Используя при источниковедческом исследовании[350] намеченные выше группы записей, необходимо постоянно иметь в виду двойственный характер заключенной в них информации: открытая, намеренная информация определяется целью автора в данной отразившейся в записи конкретной ситуации; скрытая же (ненамеренная) информация отражает связи и зависимости конкретной ситуации исторической и историко-культурной среды, в которой она имела место. Для расшифровки «ненамеренной» информации записей требуется анализ в рамках комплексного книговедческого исследования каждого экземпляра книг и далее – в соответствующей системе источников[351]. Однако без комплексного анализа материала даже открытая информация записей независимо от их категории далеко не всегда может быть правильно прочтена.

В качестве примера сошлемся на внешне однозначный и хорошо известный материал записей, сообщающих цены на книги[352]. Среди записей XVII в. на книгах, собранных в Научной библиотеке им. А. М. Горького МГУ, 50 записей содержат указания цены 19 видов книг. Для основных названий книжной продукции имеется пять-семь разновременных свидетельств, которые в сопоставлении с большим, уже опубликованным материалом позволяют сделать ряд убедительных выводов. Однако даже этот материал, как говорилось выше, не может быть объективно использован без выявления особенностей конкретной ситуации, зафиксированной в записи оценки книги, т. е. без анализа экземпляра каждой книги с такой записью. Например, в собрании МГУ имеется восемь купчих записей XVII в. с ценами на Триоди[353]. Пять из них сообщают близкие цены – от 2 руб. до 2 руб. 75 коп. Одна цена несколько выше – 3 руб. 25 коп., но это и самая ранняя из имеющихся записей. Две записи дают «отскок» цены вниз, который также легко может быть объяснен. В одном случае это продажа от брата к брату, т. е. внутри семьи. В другом – из церкви в церковь. Соответственно цена в этих случаях – 60 алтын.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Не имея возможности остановиться подробно на характеристике всех трех групп, попытаемся сделать это на примере записей собрания МГУ для наименее известной первой и наиболее исторически значимой второй категории.

Поэкземплярное изучение всего фонда старопечатных книг МГУ позволило выделить, кроме ряда корректурных экземпляров, 26 книг с пометами работников Печатного двора. На них сохранилось 23 имени справщиков, наборщиков и других мастеров. Просмотр с этой точки зрения других собраний позволил предположить, что для ряда изданий часть или даже все экземпляры тиража имели такие пометы. Этот материал может быть использован как серьезное дополнение при исследовании истории московского книгопечатания. Интересно показать это на примере так называемой Кормчей в переделанном виде (М., 15 июня 1653 г.). Пометы работников Печатного двора имеются на 16 из 18 просмотренных экземпляров. В них названы 19 имен (три имени дублируются), род проведенной работы, а часто – и профессия расписавшегося: «Смотрел Панка Нестеров. Смотрел и четверки вкладывал Надей Захаров» (Российская национальная библиотека, бывшая Государственная публичная библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (далее – РНБ), XXII, 3, 2в); «Смотрел Панка Нестеров. Переплетчик Гришка Григорьев перебирал» (РНБ, III. 3, 9в).

Очевидно, что эти пометы вызваны особенным и ответственным характером работы именно с этим переделанным изданием. В собрании МГУ имеется также несколько экземпляров московских изданий с корректорской правкой. Почти все они привезены из экспедиций. Наиболее интересен экземпляр Требника 1651 г. (50q’α 634 инв. 5766-2-68; К. I, 470)[354], на многих его листах сохранились киноварная правка и подписи справщика, пробный или дефектный набор, дописанный от руки, следы матриц. 135 листов этой книги являются рукописью на бумаге времени издания и точно копируют шрифт и набор. Очевидно, один из справщиков вынес с Печатного двора ту часть корректуры, которую выполнял, и дописал книгу от руки. Не менее интересен экземпляр Минеи общей с праздничной (М., 2 февраля 1645 г., 50q’α 713 инв. 5177-7-67; К. I, 565), послуживший, судя по характеру помет, наборным экземпляром для издания 1650 г.

История отдельных изданий – тема, для изучения которой нередко решающее значение имеет материал второй категории записей. Например, считается, что почти весь тираж Устава 1610 г., напечатанного А.М.Радишевским, был уничтожен по требованию Церкви. Однако находки последних лет показали, что в XVII в. обращалось значительное количество экземпляров этого издания и отношение к ним было лояльным даже со стороны высших церковных иерархов. Так, в 1614 г. этот Устав вкладывают в церковь Соликамска «посадские люди», а в Хутынский монастырь его жалует между 1624 и 1635 гг. сам митрополит Киприан[355]. Все это позволяет иначе оценить слова Радишевского, который в записи 1630 г.[356], жалуясь, что «ввергохся в пучину неизследимую», тем не менее оценивает свое детище как «богоприятныя и душеправильныя книги, нарицаемыя Устав, сиречь Очи церковные, напечаташася мною, многогрешным, и непотребнаго раба, книжнаго печатнаго дела мастера Онисима Михайлова сына Радишевского».