Изумруды Кортеса - Франсиско Гальван

— Что же вы намерены предпринять теперь, когда вам открылась вся правда? — осведомился монах.

— Нелегкий вопрос вы мне задали, падре, ведь оба злодея уже вне досягаемости. Тристан, или как его там зовут, уже в Париже и радуется сокровищам, которые он украл у нас, а Нарваэс, как я слышал, отплыл в Испанию и, должно быть, уже прибыл ко двору императора, где наверняка затевает против меня новые интриги, и уж конечно собирается потребовать свою долю добычи, причитающуюся ему от Жана Флорена и его пиратов.

— Знаете, дон Эрнан, — заявил Сикотепек, — я не остановлюсь ни перед чем, чтобы вернуть последний из изумрудов моего отца и расправиться с убийцами.

— Друг мой, ваша твердость и отвага делают вам честь, но вам столь же трудно было бы сейчас настичь негодяев, как и мне, — возразил ему Кортес.

— Еще не родился тот человек, который смог бы безнаказанно оскорбить Сикотепека, — ответствовал индеец. — Не знаю, что вы намерены предпринять, но что касается меня, я собираюсь преследовать их и отыщу, где бы они ни прятались.

— Вы что же, решили переплыть океан? — усмехнулся Кортес в ответ на отважное заявление Сикотепека.

— Вот именно.

— Но это вам запрещено.

— В таком случае придется еще раз подать повод приговорить меня к виселице.

— Что вы, успокойтесь! — поспешил вступить в разговор монах. — Не стоит впадать в такое исступление. Наверняка отыщется решение, которое удовлетворит вас обоих.

— Дело не дойдет до виселицы, — проговорил Кортес, стараясь овладеть собой и убедить индейца в том, что его затея — чистое безумие. — Вас одного никто не пустит на корабль. Если же свершится чудо или если вам удастся подкупить кого-то из мореплавателей, так что вы сумеете добраться до Испании, вас схватят, едва вы ступите на землю. Вы окончите свои дни в темнице или сидя с веревкой на шее в клетке, которую какой-нибудь фигляр будет возить по ярмаркам на потеху публике.

— Ваши слова исполнены здравого смысла, — отвечал индеец, — и я понимаю, что вы хотите утешить меня, но ничто не заставит Сикотепека изменить свое решение. Я принял его и сделаю все, чтобы отомстить за своего отца и брата.

— Неужели вы не понимаете, что вы не можете поехать в Испанию? Вы не представляете себе, что это за страна, и не знаете, что обвинить столь знатную особу, как Нарваэс, в злодеяниях означает совершить тяжкое преступление, — терпеливо объяснял Кортес. — Вам никто не поверит, и вас закуют в колодки.

Сикотепек не нашел, что возразить на веские доводы губернатора, и предпочел хранить молчание; впрочем, его взгляд, выражавший гордое презрение, был более чем красноречив. В глазах его читалась несокрушимая решимость преследовать виновных и твердый отказ идти на какие-либо уступки.

— А уж что касается Франции…

— Довольно, ни слова больше, — отрезал Сикотепек.

Кортес не хотел вновь впасть в гнев при виде этого железного упрямства: он восхищался храбростью индейца, который вел себя как настоящий мужчина, но вместе с тем перед ним был закоренелый идолопоклонник, по-прежнему не желавший расторгнуть свой договор с дьяволом. Губернатор встал из-за стола, за которым во время беседы сидели все трое, и несколько раз прошелся по зале. Собеседники в молчании наблюдали за ним. Через некоторое время губернатор приблизился к ним и произнес:

— Я должен обдумать все это. Дайте мне время до завтра. Приходите завтра после мессы, быть может, я смогу предложить решение, которое будет всеми одобрено. И обещайте мне сдерживать ваше нетерпение и не предпринимать ничего безрассудного, — обратился он к Сикотепеку.

— Даю вам слово, дон Эрнан. Я подожду до завтра, — ответил индеец.

В тот же день губернатор приказал вызвать Хуана Суареса, которого он решил еще раз расспросить о его отношениях с Тристаном, не ожидая, впрочем, услышать ничего нового сравнительно с тем, что уже узнал от него сразу после того, как он, поддавшись на обман, приехал с Кубы в Новую Испанию. Кортес уже не подозревал его в тайной измене императору — во всяком случае, если он и был повинен в этом, то лишь невольно, позволив себе по собственному безрассудству слишком близко сойтись с Феликсом де Оржеле и даже не подозревая при этом, с кем он имеет дело. Чего не знал губернатор, так этого того, на чем была основана дружба, завязавшаяся между этими двумя людьми еще на Кубе и продолжавшаяся в Мексике. Однако он был склонен предположить, что именно Тристан воспользовался для своих целей Суаресом, а не наоборот.

Кортес любезно приветствовал своего родственника, но тот отнюдь не ответил ему тем же, поскольку чувствовал, что он сам и его матушка — пленники, которым не дозволяется вернуться на Кубу, к своим владениям. Беседа была очень напряженной, и в ходе ее дон Эрнан открыл своему свояку, кем на самом деле был Тристан, рассказал о его сношениях с французскими пиратами, захватившими испанское золото, и о том, что он признался в убийстве сестры Суареса доньи Каталины и еще нескольких человек в Мексике. Суарес заявил, что ему об этом ничего не было известно, и, казалось, искренне просил у Кортеса прощения за то, что оскорбил его, обвинив в смерти своей сестры.

Несмотря на выказанное раскаяние, Хуан Суарес так и не признался в том, какова была подоплека его дружбы с Феликсом де Оржеле; это, впрочем, мало занимало Кортеса, который теперь был облечен властью законного повелителя Мексики. Единственное, что его волновало, — не был ли его свояк замешан в заговоре против императора.

Не найдя подтверждения своим подозрениям и решив, что Тристану для подготовки ограбления было, видимо, достаточно таких сообщников, как Альдерете и Нарваэс, Кортес позволил Суаресу отправиться на Кубу в любой момент, когда тот пожелает. Кортес и не подозревал, что злоба его свояка открыла двери его дома перед Феликсом де Оржеле, который, быть может, и не проник бы туда, если бы Суарес не предложил ему поухаживать за своей сестрой, надеясь тем самым повредить Кортесу.

Получив разрешение уехать, Хуан Суарес рассыпался в благодарностях и, без промедления собрав веши, на следующий же день со своей матерью и доньей Франсиской отправился в Сан-Хуан-де-Улуа, чтобы на первом корабле отплыть на Кубу. Кортес не ожидал, что донья Франсиска уедет с ними, он имел веские основания предполагать, что между ней и Гонсало де Сандовалем будет заключен брак, однако же это расходилось с намерениями ее брата, чьи слова благодарности и похвалы в адрес Кортеса были продиктованы не искренним чувством, а хитростью и страхом, как бы губернатор не взял своих слов назад и не задержал их в Мексике. В глубине души Хуану Суаресу весьма не нравились нежные отношения, возникшие между его сестрой и капитаном, правой рукой Кортеса. Он надеялся, что в один прекрасный день и капитан, и его командир будут все же повешены. И эта надежда не покидала его, несмотря на то что император подтвердил назначение Кортеса губернатором и верховным властителем Новой Испании: для Суареса же он по-прежнему оставался мятежником, восставшим против законной власти Диего де Веласкеса.