Изумруды Кортеса - Франсиско Гальван

— О Боже! — вскричал пораженный брат Эстебан, дойдя до этого места. — Не может быть, чтобы столь могущественный сеньор оказался под подозрением в измене! Всем известно, что дон Памфило — человек чести и верный слуга королю, хотя, конечно, он совершил ошибку, присоединившись к партии злокозненного губернатора Кубы и выступив против сеньора Кортеса.

Сикотепек был поражен не меньше монаха, но его удивление сменилось яростью при мысли о том, что он много раз сталкивался лицом к лицу с главным изменником в лагере Кортеса и что дон Эрнан только что даровал ему разрешение покинуть Новую Испанию.

Наконец, брату Эстебану удалось овладеть собой, Сикотепек перестал изрыгать проклятия, и чтение продолжилось:

«…Дон Памфило де Нарваэс, и его толкнули на измену ненависть, которую он питал к вашей особе, а также жажда мести за то, что он лишился глаза и позорным образом был разгромлен в битве при Семпоале. Кастильо двигала лишь страсть к наживе, что же касается меня, то у меня были две причины — надежда разбогатеть и обида, которую я затаил против Вас еще со дня бегства нашего войска из Мехико. Я также подозревал Вас в том, что Вы, сговорившись с Куаутемоком, утаили сокровища Монтесумы.

Возможно, прочитав все это, ваша милость задастся вопросом, что побудило меня признаться в содеянном, открыть Вам всю правду и назвать моих сообщников. Вы наверняка уже сочли, что я раскаялся в своих дурных поступках и теперь стремлюсь заслужить Ваше прощение. Это не так, и единственное, ради чего я пишу это письмо, — это жажда мести, одна-единственная страсть, которая у меня еще осталась. На этот раз это желание отомстить моим бывшим приятелям, которые теперь покушаются на мою жизнь».

Здесь чтение было прервано безуспешно сдерживаемым рыданием, вырвавшимся из груди доньи Луисы. Брат Эстебан поднял глаза от письма: губы бедной женщины предательски задрожали и она закрыла лицо руками, пытаясь скрыть свое волнение. Сикотепек же, раздраженный очередной остановкой чтеца, с укоризной бросал на него гневные взгляды. Брат Эстебан решил вначале закончить чтение, а затем попытаться утешить донью Луису. Итак, он продолжил:

«Преступление сблизило нас; так родилась наша дружба, которой, однако, скоро было суждено обратиться в свою противоположность. Я убежден, что совсем скоро мои бывшие приятели расправятся со мной. Если это случится, Вы станете моим мстителем, ибо, прочитав это письмо, Вы узнаете обо всем — и о гнусной измене, в которой все мы замешаны, и о том, кто повинен в моей гибели.

Вы, несомненно, исполните свой долг, и правосудие настигнет преступников, которые поплатятся не только за заговор против императора, но и за совершенное ими убийство своего брата во Христе, хотя христианин этот и сам был изрядным негодяем.

Но кроме покушения на мою жизнь, причины которого я изложу дальше, нужно рассказать и еще об одном преступлении. Мы трусливо и подло расправились с мирными индейцами из опасения, что наш заговор выйдет наружу. Ударами шпаг мы прикончили старого касика по имени Куаутекле и его сына, чье имя мне неизвестно, который подслушал наш разговор на одной из дорог. Тристан решил, что его необходимо убить, чтобы он не раскрыл наших планов. Чтобы скрыть истинную причину этого убийства, мы решили придать ему вид ограбления, ибо грабеж — преступление не столь тяжкое, как измена. Взяв ценности, мы отправились к Нарваэсу, который не принимал участия в этом деле: согласно Вашему распоряжению, он не имел права покидать Веракрус. Впрочем, он сумел прекрасно воспользоваться своим вынужденным пребыванием там и вел наблюдение за прибывающими и отходящими судами, чтобы вовремя сообщить Тристану о появлении интересующих нас кораблей.

Нарваэс жестоко упрекал нас за то, что мы по своей беспечности допустили такое осложнение. Он говорил, что мы должны быть осторожны, что нам не следует встречаться и беседовать о наших делах где попало, где кто угодно может нас услышать. Однако гнев его испарился, как только мы показали ему нашу добычу, захваченную в доме касика: пять искусно ограненных изумрудов, причем каждому была придана особая форма, и стоили они, должно быть, не менее ста тысяч дукатов. Он хотел было оставить их себе с тем, чтобы отослать своей жене, которая осталась на Кубе и, как говорят, очень горевала в разлуке с мужем. Однако этого мы ему не позволили».

Взбешенный Сикотепек более не мог усидеть на месте: он вскочил, выкрикивая проклятия в адрес убийц своей семьи. Поскольку он сыпал ругательствами на своем родном языке, брат Эстебан не понимал, что именно он говорит, хотя, впрочем, не составляло большого труда догадаться, каков был смысл этих криков разгневанного индейца.

— Клянусь всеми моими богами и вашим Иисусом Христом, что я убью негодяев! — вопил он вне себя. — Я отомщу им, я достану их даже из-под земли и верну изумруды моего отца!

— Успокойтесь, сеньор Сикотепек, — попытался образумить его монах, которого, впрочем, гораздо больше беспокоило состояние доньи Луисы, нежели ярость индейца. — Мы приближаемся к концу письма, так позвольте же мне закончить чтение. Прошу вас, возьмите себя в руки и не позволяйте гневу, хотя бы и справедливому, взять над вами верх.

Индеец, сжав кулаки, молча вновь уселся рядом с доньей Луисой.

— Простите, что я прервал вас, но я не могу спокойно слышать имена тех, кто убил моих родных. Читайте дальше, — произнес Сикотепек.

«Первым возразил ему Тристан, — продолжил чтение брат Эстебан, которого так захватил ужасный смысл написанного, что он совсем позабыл о взятом им вначале торжественном тоне. — Он заявил, что у него тоже есть возлюбленная, о которой он желает позаботиться, затем и я потребовал свою долю, а за мной — Хуан дель Кастильо. Нарваэс наконец уступил и с видимым неудовольствием согласился поделить добычу, но поскольку нас было четверо, а камней пять, он оставил себе два из них. С таким решением все согласились: француз промолчал, не желая разрушать наш союз, Нарваэс был доволен, что ему досталось больше всех, а мы с Кастильо и не рассчитывали на большее вознаграждение за то, что зарезали двух беззащитных индейцев, в то время как, убивая десятки их на войне, мы за все время не получили и десятой части этой суммы.

После удача нам изменила — сначала Кастильо пал от рук туземцев, и мы сочли это божественным возмездием. Следующая беда приключилась из-за моей страсти к игре: поддавшись ей, я не мог остановиться и потерял целое состояние. Я не поставил на кон донью Луису по единственной причине: игроки за столом знали, что она была не рабыней, а свободной, и к тому же дочерью касика и новообращенной христианкой, так что они отказались принять ее в качестве ставки в игре.