Изумруды Кортеса - Франсиско Гальван

Владельцы койоаканских энкомьенд сообщили Сикотепеку и монаху о переезде губернатора, и путешественники поспешили в Мехико, чтобы поскорее поведать ему новости, с которыми они прибыли. Губернатор принял их ранним утром, чуть только занялась заря.

Кортес был в хорошем расположении духа и со свойственным ему радушием встретил путешественников: он никогда не забывал отличать своих друзей, но, напротив, всегда выказывал им свое расположение и не скупился на знаки внимания, так что со стороны подобная доброта и щедрость, быть может, показались бы неразумными и чрезмерными.

Распорядившись об угощении, Кортес, весьма удивленный появлением монаха, стал расспрашивать о причинах его неожиданного возвращения из Мичоакана:

— Я невероятно рад столь скорому вашему приезду, брат, ибо он должен означать не что иное, как необычайный успех в деле обращения жителей этого индейского королевства. Поистине, это чудо Господне, ибо всем известно, сколь трудно искоренять здесь идолопоклонство, в котором закоснели эти бедные язычники.

— О, если бы это было воистину так, я благодарил бы Господа! Но, увы, дело обстоит совсем иначе, и язычники Мичоакана ничем не отличаются от здешних, — признал миссионер.

— Божий человек слишком скромен: я никогда не видел, чтобы столько народа сразу приняло вашу веру, сколько брату Эстебану удалось обратить всего лишь за один день, — вмешался Сикотепек, который благодаря постоянному общению с испанцами в своем умении вести беседу уже ничем не отличался от уроженцев Вальядолида или Медины.

— Многих удалось обратить, но не вас, Сикотепек, ибо вы продолжаете по-прежнему отвергать истинного Бога, — любезно обратился к нему Кортес, а затем вновь обернулся к брату Эстебану: — Если так, то какие же причины побудили вас оставить вашу миссию в провинции Мичоакан?

— Поверьте, если я решился вернуться в Мексику, оставив свои труды по спасению душ мичоаканцев, то на это были весьма серьезные причины…

— Так поведайте же мне о них, — прервал его Кортес, который почувствовал, что монах готовится произнести целую речь в свое оправдание.

— Мы стремились как можно скорее передать вам последние слова Хулиана де Альдерете, — произнес брат Эстебан.

— Ого! В самом деле, нельзя не восхищаться вами. Несмотря на вашу молодость, на то, что вы новичок в этих землях, вам уже удалось превзойти всех других по количеству спасенных вами душ, и мало того — вы, оказывается, умеете воскрешать мертвых и узнавать тайны тех, кто уже покинул этот мир….

— Ваш жрец говорит истинную правду, — вновь вступил в разговор Сикотепек. — Действительно, Альдерете признался во всех своих преступлениях.

— В таком случае примите мои поздравления: те мертвецы, с которыми мне доводилось иметь дело, ни разу ничего мне не поведали, а меж тем не помешало бы кое о чем порасспросить некоторых из них — например, дона Франсиско де Гарая после того, как тело оного было предано земле, — сказал Кортес, жестом пригласив своих собеседников отведать яств, только что внесенных слугами. — Так расскажите же, как вам это удалось.

— Благодаря моему богу Тецкатепуке, — поторопился начать Сикотепек, видя, что брат Эстебан занят тем, что пробует сладкое кушанье из агавы, — мне открылось, что в Мичоакане можно отыскать следы, которые выведут нас на убийц моего отца и брата. Эти убийцы к тому же еще и изменники, замешанные в заговоре против вас и против императора Карла, да сохранят его боги на много лет.

Кортесу не понравилось, что Сикотепек упомянул одного из местных божков, однако он решил покамест пропустить это мимо ушей, ибо любопытство было сильнее гнева и ему не терпелось поскорее узнать, как же состоялось сверхъестественное откровение, позволившее узнать правду об Альдерете.

— Я попросил вашего разрешения отправиться в Мичоакан, несмотря на все опасности, которые подстерегали меня в этом путешествии, — продолжал Сикотепек. — Мне открылось, что именно там наши поиски увенчаются наконец успехом. Там я встретился с доньей Луисой, индейской женой Альдерете…

— Она и дала нам письмо, написанное ее мужем перед смертью, — вмешался брат Эстебан, еще не успев прожевать то, что было у него во рту: очень уж ему было обидно, что все самое интересное Кортесу расскажет индеец, который к тому же вздумал приписать всю честь открытия своим бесовским идолам.

С этими словами брат Эстебан извлек из котомки свиток Хулиана де Альдерете и вручил его Кортесу, который осторожно развернул послание и принялся за чтение. Пока он читал, Сикотепек и миссионер хранили почтительное молчание.

Кортес испытал невыразимую радость, узнав наконец из предсмертной исповеди Альдерете всю правду. Он обрадовался ей больше, чем возможности учинить правосудие. В дело уже успело вмешаться Божественное провидение — Красавчик и Альдерете получили воздаяние за свои дела от рук индейцев и французских пиратов (выслушав рассказ о беседе Сикотепека с доньей Луисой, губернатор пришел к выводу, что именно пираты умертвили казначея).

Кортес не выказал большого сожаления по поводу бегства Тристана, или Феликса де Оржеле (таково было его подлинное имя, указанное Альдерете): он уже пережил это разочарование, когда Сандоваль привез ему с Кубы весть о том, что лжекаталонцу удалось ускользнуть. Совсем по-другому обстояло дело с Памфило Нарваэсом: новость о его измене несказанно поразила губернатора. Он никак не мог в это поверить, хотя и Сикотепек, и брат Эстебан убеждали его, что невозможно сомневаться в словах усопшего.

— Эх, надо было мне его повесить еще тогда, в Семпоале! — сокрушался губернатор. — Какая это была прекрасная возможность! Он жил в моем доме на положении родственника, я только что отпустил его на Кубу и даже по-братски обнял на прощание, снабдил его деньгами на дорогу! Теперь все будут показывать на меня пальцем!

Кортес тут же предположил, что найденный среди вещей Франсиско де Гарая изумруд был подарен ему Нарваэсом в благодарность за то, что он выговорил ему разрешение уехать на Кубу, где находились все его огромные богатства и где его ожидала супруга.

— Как только не умолял меня покойный аделантадо простить Нарваэса, — вспоминал Кортес. — Я не мог не оказать ему услуги, о которой он так просил: я ведь смотрел на него как на своего будущего родственника. Должно быть, сильно обрадовался этот предатель и наверняка чувствовал себя очень обязанным Гараю, если решился расстаться с такой драгоценностью, хотя бы и нажитой грабежом.

— Что же вы намерены предпринять теперь, когда вам открылась вся правда? — осведомился монах.