Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

очень легко и свободно относится к жизни — с задорным детским интересом, смешанным с наиболее абсурдными условностями. Она без умолку болтала о своем первом муже, о том, как они путешествовали по Австрии, о своих соболях и покупке приданого в «Swan & Edgar». «Но Расселас[774] говорит правду — прекрасную правду», — заметила она. «Абсолютного счастья не бывает — я такого не нашла — всегда чего-то не хватает, Вирджиния». И вот она снова отвезла Белле букет васильков на годовщину смерти Дика[775]. Герберт, как всегда, приветлив, отстранен и обособлен.

Вчера в Клубе я взяла «Times» и прочла о смерти тетушки Минны[776], произошедшей два дня назад в коттедже Лейн-Энд. Там же сегодня состоялись и похороны. Ей шел 91-й год. Более спокойную и на вид бесполезную жизнь представить трудно. Она попросту жила все эти годы без приключений, печалей, трудностей, сомнений и действий. Она всегда была невозмутима. Думаю, ее лучшим качеством являлся здравый смысл. Она никогда не вела себя глупо или надоедливо, а при необходимости давала хорошие советы. Я видела ее несколько недель назад. Она явно не подозревала о смерти, подписывала договор аренды дома еще на 4 года и говорила о том же, о чем и всегда: о хороших и плохих романах, о Джордже и Маргарет и о том, что Далингридж на самом деле не так уж и хорош, но обсуждать это, конечно, было нельзя[777]. С ней жила пожилая подхалимка — некогда невероятная красавица, до сих пор хорошо выглядящая и, по словам тетушки Минны, очень добрая. Думаю, бедная старушка была более стойкой, чем казалось, и, конечно, она никогда не проявляла эгоизм или черствость. У нее всегда имелись свои маленькие дела, которые интересовали ее настолько, насколько она того хотела, а еще она была слишком уравновешенной и дальновидной, чтобы хоть на секунду притвориться, будто чувствует больше, чем есть на самом деле, или чтобы требовать эмоций от других людей. Думаю, Джеральда [Дакворта] она любила больше остальных, а его перепады настроения сильно ее беспокоили. Она очень гордилась Джорджем и Маргарет. Тетушка сочла нужным рассказать мне, что так и не научилась ездить на велосипеде. Полагаю, богатство всегда держало ее на большем расстоянии от настоящей жизни, чем нужно. Она оказывала семье Дакворт огромную поддержку и умерла последней из них.

1 июля, понедельник.

Я только что вернулась с чаепития в клубе «1917», нагруженная двумя видами ткани, одобренными Сухами[778]. Л. в Лиге Наций. Мы много говорили с момента последней записи. Сначала у нас была пятничная вечеринка в Клубе[779]. Я опоздала и первым встретила Литтона, а потом маленького Сэнгера с приколотым к петлице табличкой с именем. Там были самые разные люди, половину которых мы знали из газет: лохматые мужчины с широкими бровями; мертвенно-бледные и размалеванные женщины; Макдональд[780], Гюисманс, миссис Деспард[781], Томас[782] и т. д. Как ни странно, я попала в объятия вдовы Крейтон, которая, по ее словам, помнит меня. Вероятно, возраст смягчил ее догматичность. Я обнаружила легкость в этой искренней старушке с бесконечно морщинистым лицом, выступающим из тумана плоти, как огромное старое солнце, сияющее сквозь дымку. Она сказала, что средний возраст счастливее юности. Опять меня упрекнули. Мы ужинали с Адрианом и Карин, отлично провели время на первом этаже, а потом сидели у открытого окна, глядя на Парламентский холм[783]. В 9 вечера мы отправились на вечеринку Рэй — скучное, совсем не респектабельное и не богемное мероприятие, наводненное бельгийцами. Однако я поговорила с Джеком [Хиллзом], который вполне соответствовал нашим представлениям о нем, — решительный, нравоучительный, очень надежный и добрый. Но также я почувствовала и некоторую безысходность: кажется, многое в его жизни пошло не так. В субботу ходила на чай с Джанет, но от тяжелых покупок у меня сейчас так дрожат руки, что больше писать не могу.

2 июля, вторник.

Руки больше не дрожат, но разум неприятно вибрирует, как это всегда бывает после вторжения гостей, неожиданных и слегка неприятных. Один говорил глупости, другой стыдился — всем было неловко и общение не клеилось. Я читала «Жизнь Маколея[784]» за чаем. Л. встречался со Сноуденом[785] в Лондоне, когда объявили о приезде миссис Вулф. Эдгар и Сильвия [брат и свояченица ЛВ] заехали по пути через Ричмонд. Он гораздо приятнее ее. Кажется, я уже писала в этой книге, что она, на мой взгляд, настолько типичная представительница среднего класса, насколько возможно, если учесть происхождение из среднего класса Патни[786] и ее довольно умеренные средства. Великая машина каждый год клепает миллионы таких, как она. Однако в придачу их снабжают некоторым количеством готовых суждений, так что мы проговорили 20 минут, а сейчас они уже ушли. Почему он женился на ней? Она называет его «мой дорогой мальчик». Сегодня днем я начала переплетать рассказ Кэтрин Мэнсфилд и сходила к печатнику, который не может точно обещать, что завтра его станок будет свободен. Все мыслимые препятствия на своем пути мы собрали, хотя продолжаем прикладывать все усилия, чтобы выпустить книгу на следующей неделе. Свирепствующий повсюду грипп уже пришел к соседям.

4 июля, четверг.

Вчера мы приняли много гостей, что, впрочем, обычное дело для нас теперь. Мэри Хатчинсон, Клайв и Борениус[787]. Они смотрели картины в доме сэра Кука[788], немного опоздали и явились все такие элегантные, несерьезные и очень болтливые, кроме Мэри, которая почти не говорила и просто хотела чаю. Л. занимался печатью, поэтому я села между гостями, и мы разговорились. Борениус, как мне показалось, добродушный зануда иностранного сорта. Гости рассказывали длинные, очень откровенные истории, вставляя их в каждый разговор, но для одного вечера это было здорово. Они поужинали, а потом мы снова собрались в гостиной и разговаривали до тех пор, пока не надоели друг другу. История Б. о том, как его сделали графом, и другие рассказы с посягательствами на Асквитов и Кунардов[789] занимали центральное место. Веселый и задорный Клайв чуть ли не щелкал хлыстом и не стучал каблуками; мы обсуждали картины и ревность, высмеивали многих современников. Но, как обычно, я наслаждалась процессом, а Л. не очень. Я показала дом Мэри Хатчинсон — слишком застенчивой и в каком-то смысле неохотно идущей на контакт женщине. На самом деле она, я думаю, очень милая, несмотря на всю суету, а также изысканность